Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

— Пусть меня гром побьет! Чтоб я сдох! — радовался владелец замка, выражая прекрасное самочувствие. — Этот человек — не просто мастер! Он волшебник! Ласло, а ну быстро вина!..

— Если позволите… — отозвался Доминик.

— Да, мой дорогой целитель, — граф по-дружески взял его за плечи.

— Я советую вам отказаться от этого напитка, — сказал лекарь.

— Навсегда? — испуганно переспросил Другет.

— Хотя б на какое-то время, — ответил Гепнер, — иначе недуг вернется.

— Что ж, коли так, — решительно молвил граф, — то пусть этот дурень Ласло катится под три черта! Вместе со своей бочкой…

Неожиданно в мастерской воцарилась тишина, а все присутствующие склонились в поклоне. В дверях появилась графиня.

— Моя дорогая, — радостно вскинулся исцеленный, — весьма рад видеть свою женушку. Хорошо ли себя чувствуете?

— Спасибо, пане граф, — сдержанно ответила та. — Все в порядке. Вы, вижу, здоровы?

— О-о-о, — довольно протянул Другет, подмигнув тайком Доминику, — честно говоря, никогда еще не чувствовал себя лучше.

— Пане Гепнер, а вы? — женщина перевела взгляд на него. — Рана на голове еще донимает?

— Нисколько, ваша вельможность, — ответил тот, — хоть, признаюсь, у ваших солдат слишком лихой нрав.

— Это лишь предостережение с их стороны, — молвила графиня, — поэтому будьте осмотрительны в дальнейшем. Им приказано стоять не только на страже перед дверью, но и на страже девственности. Думаю, вы поняли, про что я?

— Не совсем, пани, — немного растерялся Людвисар.

— Я про служанку, Юстину, — несколько раздраженно уточнила она, — не подобает панове мирскими разговорами клонить девушку к блудливым мыслям.

— На Бога, моя пани… — попытался оправдаться тот.

— Молчите, — приказала графиня, — хоть тут и не монастырь, но я такого не позволю. Ей еще рано испытывать чувства, которые может пробудить мужчина… Или вы не согласны?

— Ваша милость приказали молчать, — покорно ответил пленник.

Женщина несколько милостивее обратилась к мужу:

— Вижу, дорогой граф, что кузница, которой вы занимались последний месяц, уже готова?

— Людвисарня, моя дорогая, — уточнил тот.

— Ладно, пусть будет по-вашему, — согласилась графиня, — лишь бы я могла обратиться с просьбой к мастеру.

— Это — к нему, — ответил Другет, кивнув на Доминика.

Графиня, очевидно, не сразу поняла, о чем он. Усмехнулась:

— Вижу, Господь наделил вас разнообразными умениями, шановний Доминик…

Тот скромно поклонился.

— Чем могу услужить вашей милости? — спросил Людвисар.

— Уже полгода прошло с тех пор, как молния сильно повредила колокол, и верующие теперь его не слышат. Хватит ли у вас мастерства вылить новый?

— Поскольку я не начал еще работу, ради которой меня тут держат, то не вижу причин отказать ясной пани, — сказал Гепнер. — Впрочем, все будет зависеть от воли его милости графа, поскольку дело это потребует определенных затрат.

Другет в знак согласия безразлично махнул рукой.

— Поэтому я немедленно берусь за работу, ваша вельможность, — сказал Доминик.

Женщина ответила на поклон и поспешно вышла из мастерской, все еще изрядно удивлена.

Граф снова струился ликованием, как из дырявой бочки.

— Послушай, парень, — подмигнул он к своему спасителю, — если так жаждешь той девки, то считай, она твоя. Я о том позабочусь.

— Спасибо, милостивый пане. Впрочем, Юстина еще слишком молода. Графиня действительно права, — ответил Людвисар.

— Как скажешь, — разочарованно молвил Другет. — Отныне будешь иметь право гулять во дворе, поэтому смотри на здешних молодиц. Их, конечно, у нас немного, но, может, какая и подойдет… Без женского тела трудно, правда? — Он сплюнул. — Сам я женился на монахине, но хе-хе… это все равно, что спать с подсвечником… Единственное, что возбуждает мою жену, — это катание верхом. Глянул бы ты на нее! Волосы разлетаются, щеки горят, а сама подбрасывается вверх-вниз, вверх-вниз…

Добавив еще какую-то соленую шутку, граф, наконец, ушел.

К вечеру Гепнер едва пришел в себя от своих лекарств и от пережитого. Однако уже на рассвете следующего дня Людвисар приступил к работе.

Колокол должен быть небольшой, но хлопот с ним ожидалось много. Самое первое, Гепнер приказал выкопать за мастерской место для литейной ямы. Когда помощники справились, Доминик ровно вымостил дно кирпичом, а после этого приказал добыть свежей глины и свиного сала. Когда и это было сделано, Людвисар принялся вылеплять из глины форму. Под вечер все увидели будущий колокол. Тот был сырой и цельный, но все равно хороший. Собралась чуть ли не вся замковая челядь, но мастер не замечал никого. Далее следовало обмазать форму салом, а затем укрыть глиняным кожухом.

Когда ночь и усталость взяли свое, Гепнер наконец прекратил работу. Изнеможенные помощники стояли около него с немой мольбой отпустить их домой.

Утром глиняный колокол опустили в яму и развели там костер. Сало шипело и шкварчало, понемногу тая, а глина постепенно твердела. В это время мастерская превратилась в настоящий ад — тут начали готовить бронзу, сливая расплавленную медь и олово.

Несколько раз сюда приходила графиня, но Доминик, целиком захваченный работой, ее не замечал. Впрочем, казалось, именно к этому она и стремилась, стоя в стороне и молча наблюдая за его ловкими движениями. Юстина, что сопровождала свою хозяйку, украдкой глянув на нее, заметила в ее взгляде какой-то таинственный огонь. Это было похоже на то, когда графиня вела разговоры про раскаяние Марии Магдалины, только гораздо-гораздо сильнее.

Как только сплав был готов, его мигом залили в яму, под глиняный кожух. Минуло двое суток, аж пока Людвисар решился наконец расколоть глину и показать всем свое творение.

Колокол удался на славу — красивый и певучий. Его освятили и повесили на колокольню вместо старого. В тот же день он оповестил замковый люд о вечерне.

Каким же было всеобщее удивление, когда на службу не пришла, как всегда, графиня Другет. Потом прибежал перепуганный слуга и сообщил, что госпожа упала с лошади и лежит без памяти. Когда Доминик, что вызвался ее осмотреть, наклонился к бледным и обескровленным устам, то услышал слабый и одновременно горячий шепот:

— Огонь… в моем сердце…

Курьер львовского магистрата, едучи впереди сотни стрелков, чувствовал себя лучше. Так, будто он направлялся не на поединок, а на веселую ловлю или на шумную забаву. В руке он радостно сжимал подаренный его милостью мушкет, который сам по себе стоил пол-имения, а в голове сладким маслом разливались мысли про уготованную для него награду, что осталась в Дубне.

Природа, казалось, искренне за него радовалась: летнее солнце щедро поливало его и вместе весь мир Божий теплыми необжигающими лучами, а легкий ветерок создавал прохладу.