Кейт Мосс - Огненные палаты

– И что же вам помешало?

– Все, чему меня учили монахи, делало меня менее, а не более ревностным католиком. Заставляло сомневаться в их словах и их методах. Самая организация Церкви казалась устроенной так, чтобы приносить выгоду немногочисленной верхушке, епископам и духовенству, за счет многих. К тому времени, как мое учение было завершено, я уже искал других ответов. Однажды я случайно услышал на площади Сен-Жорж проповедь одного гугенотского пастора, и то, что он сказал, произвело на меня впечатление.

– Почему вы не вернулись в Амстердам?

– У меня там ничего не осталось, – сказал он, не желая делиться воспоминаниями о матери. – Окончив коллеж, я на какое-то время отправился в Англию, а затем примкнул к армии принца Конде, которая в то время сражалась на Луаре. Солдатская жизнь тоже пришлась мне не по душе, поэтому я вернулся в Тулузу, чтобы в меру своих скромных сил быть полезным тут.

Маккон кивнул.

– В Англии все было немного по-другому. Я был подмастерьем у плотника, но то были года правления королевы Марии, и костры пылали день и ночь. Я бежал в Женеву, думал учиться у Кальвина. Но, едва очутившись там, понял, что путного проповедника из меня не выйдет. – Маккон сокрушенно улыбнулся. – Да и, откровенно говоря, я отдавал себе отчет в том, что мне и надо-то всего лишь, чтобы у меня был кусок хлеба, с кем словом перекинуться, крыша над головой да возможность спокойно жить своей жизнью. Я не горел желанием обращать людей или склонять их к своей точке зрения.

– Именно так, – сказал Пит. – Справедливое обращение, возможность каждому человеку жить так, как он считает нужным, в рамках закона. И чтобы тебя не рассматривали каждую минуту каждого дня через призму твоей веры. – Он кивнул. – Полагаю, мы с тобой друг друга понимаем, англичанин.

Маккон улыбнулся:

– Я тоже так думаю.

Видаль устремил взгляд из окошка своей кельи в аптекарский огород. Грядки покрывала буйная зелень, там и сям уже лиловели первые метелочки лаванды. В дальнем конце монастырского двора сквозь открытые двери собора в полумраке мерцали желтые огоньки свечей, рассыпая вокруг переливчатые размытые отблески, похожие на рой светлячков. До него донеслось негромкое бормотание братьев-священнослужителей, готовящихся к полуденной молитве. Интересно, они заметят его отсутствие?

В дверь постучали. Видаль перекрестился и, коснувшись пальцами губ, поднялся с колен. Он простоял в таком положении столь долго, что на богато расшитой подушечке молитвенной скамьи остался след. Видаль молился, прося Господа направить его. Но Господь молчал.

– Войдите, – сказал он.

Появился Бональ.

– Ну? Он заговорил?

– Нет, не заговорил.

Видаль обернулся, уловив в голосе слуги нерешительные нотки.

– Он ничего не сказал? Совсем ничего?

– Нет, монсеньор.

– А на дыбу его поднимали?

– Поднимали.

Видаль нахмурился:

– И ты говоришь, он даже тогда не открыл имя человека, который поручил ему изготовить копию плащаницы?

Бональ смущенно переступил с ноги на ногу:

– Инквизитор покорнейше просит вас простить его, но он вынужден с прискорбием сообщить, что тюремщик в своем рвении добыть для вас необходимые вам сведения позабыл об осторожности и самую малость переусердствовал. У злодея, судя по всему, было слабое сердце. Он оказался не способен выдержать даже самые мягкие методы убеждения.

Видаль шагнул вперед:

– Ты хочешь сказать, что они убили его?

Бональ кивнул.

– Как они могли быть так неосмотрительны? – Видаль грохнул кулаком по деревянному боку молельной скамьи. – Где сейчас тело?

– Они ожидают ваших распоряжений. – Бональ помолчал. – Простите мне мою дерзость, могу я высказать одно предложение, монсеньор?

Видаль взмахнул рукой:

– Говори.

– Поскольку сердце его остановилось от страха, мы можем вернуть труп обратно в его мастерскую в квартале Дорада, чтобы его нашли там. Никто не узнает, что инквизиция сыграла в этом деле какую-то роль.

Видаль немного поразмыслил, потом кивнул:

– Идея здравая, Бональ. И установите наблюдение за домом – мало ли, кто заглянет. Кажется, с ним живет дочь?

– Живет.

– Она не должна вас видеть.

Видаль вытащил из-за пазухи монету. Бональ был грубоват и время от времени перегибал палку, как в случае с хозяйкой того пансиона в Каркасоне. Зато он был изворотлив, начисто лишен совести и умел держать язык за зубами.

– Еще вам пришло вот это, монсеньор.

Видаль взял письмо, просунул палец под сгиб бумаги и взломал восковую печать.

– Когда оно было доставлено?

– Какой-то малолетний оборванец принес его утром в дом капитула.

Видаль прочитал содержимое, потом его кулак сжался, сминая лист бумаги вместе с буквами в бесформенный ком. Его пальцы забарабанили по деревянной спинке кресла, все быстрее и быстрее.

– Найди этого мальчишку, – велел он. – Я хочу знать, где он это взял.

Пит вновь прислонился к подоконнику.

– Если вы хотите поспеть в Сен-Мишель к отходу похоронной процессии, вам пора идти. Уже много времени.

Маккон поднялся:

– Ох, лишь бы обошлось без происшествий.

– Думаете, могут быть?

– Угрозы были. Семья покойной – закоренелые католики – поставила несколько ультиматумов. Во-первых, когда им стало известно, что она умирает, они послали в дом священника, чтобы соборовал ее. Его даже на порог не пустили. Когда она скончалась, они пытались уговорить мужа отдать им ее тело, чтобы они могли, по их выражению, похоронить ее по-христиански!

– Я что-то об этом слышал. Это не они подали в парламент прошение по этому поводу?

– Они, они. Прошение отклонили. Судьи – все до единого, разумеется, католики – выразили сочувствие, но признали, что не имеют права запретить мужу похоронить свою жену так, как он считает необходимым, если не нарушены городские законы.

– А он позаботился о том, чтобы они не были нарушены?

– Да, – сказал Маккон. – Он обратился за советом к адвокатам и членам городской управы из числа своих знакомых.

– Что ж, тогда не знаю, что еще они могут придумать. К тому же вдовец – человек богатый и влиятельный. Не думаю, что родные рискнут еще больше оскорбить его, тем более что суд уже отклонил их прошение.

– Надеюсь, что вы правы. Хуже всего то, что ей вся эта шумиха была бы не по нраву. Она была женщина скромная и благочестивая, поистине благородная душа. – Маккон взял свою шляпу. – Вы идете?

Поскольку Пит не был лично знаком ни с усопшей, ни с ее мужем, обязанности присутствовать на похоронах он за собой не чувствовал. К тому же ему нужно было заняться бухгалтерскими книгами в доме призрения, а потом он намеревался отыскать мастера, которому заплатил за то, чтобы тот сделал ему копию плащаницы.