Кейт Мосс - Огненные палаты

Когда в прошлый раз Бернар ехал этой дорогой почти двадцать лет тому назад, земля была укрыта пухлым покрывалом декабрьского снега. Он тогда гнал свою молодую кобылу во весь опор, подхлестываемый ужасом, который заставлял его днем таиться, а передвигаться со своим драгоценным грузом темными зимними ночами.

Жубер натянул поводья, и Канигу послушно остановилась. Он с удивлением обнаружил, что его глаза наливаются слезами тоски по любимой и навсегда потерянной жене. Если бы судьба не отобрала ее у него до срока! Флоранс всегда знала, как лучше поступить.

– Pas a pas, – прошептал он по-окситански старой кобыле, сжимая ноющими ногами мягкие бока Канигу. – Осталось уже немного, девочка.

Мину смотрела с балкона на море шляп и белых накрахмаленных воротников, колышущееся внизу.

Она узнала пожилого господина, который держал книжную лавку на улице Пенитан-Гри, – его аккуратно подстриженная длинная седая борода цеплялась за дублет, когда он говорил, – но по большей части эта толпа состояла из женщин. Разодетые в пух и прах, в розовое и красное, в желтое и вишневое, со своими жесткими воротниками, расшитыми лифами и подбитыми бархатом чепцами они походили на яркий цветник. У некоторых к поясам были привешены богато изукрашенные молитвенники или роскошные агатовые, коралловые или серебряные четки. Рука Мину скользнула к поясу, где она прикрепила простой розарий ее матери, и она почувствовала себя в своем скромном наряде гораздо уверенней.

Мину принялась вглядываться в лица на тот случай, если мадам Монфор вдруг смягчилась, но Эмерика нигде не было видно. В глубине души она даже испытала некоторое облегчение. В Тулузе ему не нравилось, как не нравились и мелочные, нередко не имеющие под собой совершенно никакой логики ограничения, накладываемые на него. Ему частенько доставалось за тот или иной проступок, и вчерашнее прегрешение стало всего лишь еще одним в длинной череде его провинностей.

– На карту поставлено очень многое, Эмерик, – внушала Мину брату, когда они с ним несколько дней тому назад сидели во внутреннем дворике. – У нас с тобой положение весьма шаткое. Очень тебя прошу, постарайся вести себя прилично.

– Я и стараюсь, – сказал он, ковыряя землю палкой. – Лучше бы это ты родилась мальчишкой. Тебя-то все любят, кроме мадам Монфор, но она ненавидит всех вокруг, кроме дядюшкиного дворецкого. Она питает к нему слабость. Они все время крутятся поблизости друг от друга.

– В самом деле? – на миг отвлеклась Мину.

– Все время. Только позавчера ночью я видел, как они куда-то выходили из дома вместе. Мартино нес большую тяжелую сумку. Когда он вернулся обратно, она была пустая.

– Ну же, Эмерик. У тебя слишком разгулялось воображение. Куда они могли ходить вместе, к тому же в столь поздний час?

– Что я видел, то и говорю. – Он пожал плечами. – Мне здесь ужасно не нравится. Я скучаю по отцу. Скучаю по возможности подразнить Мари. Я даже скучаю по Алис, хотя она и страшная надоеда. – Он вздохнул. – Я хочу домой.

Сердце у Мину защемило от жалости к брату: его место было на улице, в полях или под открытым небом на берегу реки, а не взаперти в четырех стенах в городе, но поделать тут ничего было нельзя. Ради их общего будущего он вынужден был стараться изо всех сил.

Наконец Мину заметила тетку – та стояла неподалеку от широких ворот, которые выходили на улицу Тор. В руках она держала раскрытым большой веер из перьев, хотя было вовсе не жарко, и была облачена в платье с высоким стоячим воротником, самую чуточку слишком высоким для ее шеи, и малиновыми рукавами-буфами, сквозь прорези в которых проглядывал голубой, в тон юбкам, бархат. Молитвенник и четки, слишком тяжелые для пояса, делали ее силуэт бесформенным.

Мину почувствовала прилив теплых чувств к этой женщине. Оторванная от всех своих друзей и родных в скромном квартале Сен-Мишель и в одночасье вознесенная в высшие эшелоны тулузского светского общества, своей открытостью и непосредственностью ее тетка разительно отличалась от большинства бюргерш. Те смотрели на нее свысока, и Мину видела, как остро она это ощущает.

Мину поспешила вниз по ступеням и принялась лавировать в людском море, пробираясь к ней.

– Доброе утро, тетушка. Да у вас тут целая толпа!

– Доброе утро, племянница, – отозвалась та. – О, в нашей маленькой процессии будут участвовать не все. У моего мужа важная встреча с коллегами, но он изъявил желание пройти со мной хотя бы небольшой отрезок пути. Он знает, как дорог мне День святого Сальвадора. Да и денек какой выдался погожий, прямо благодать!

– А вы выглядите под стать утру, тетушка. Какой роскошный наряд, никогда в жизни не видела такого изумительного цвета. И благодарю вас за то, что великодушно одолжили мне это платье. Вы несказанно добры ко мне.

– Ну, должна признать, что идея принадлежала моей золовке, но оно и впрямь отлично на тебе смотрится. Эх, хотела бы я иметь такую же фигуру, как у тебя, но, увы, ростом меня Господь не наградил.

Колокола церкви Сен-Тор отбили четверть часа, и тетка с беспокойством бросила взгляд в сторону двери:

– Без сомнения, месье Буссе в самое ближайшее время к нам присоединится. На рассвете к нам заявились два господина из парламента. Крайняя бесцеремонность, я считаю, но они коллеги моего мужа, и, если он считает нужным принимать их в такую несусветную рань, кто я такая, чтобы ему перечить? Он трудится не покладая рук. На его плечах лежит столько всего.

– Я знаю, на него многие уповают.

– Воистину так, Мину, ты совершенно права. Один из его посетителей – месье Дельпеш, выдающийся коммерсант, самый богатый человек в Тулузе, по утверждению некоторых. Со дня на день ожидают его избрания капитулом, и, хотя я не должна этого говорить, мой муж рассчитывает по этому случаю на некоторое повышение. И еще один молодой священник из собора. Как же его зовут? Память стала совсем никуда. Такой подающий надежды молодой человек, покровительство моего мужа ему очень на пользу. Ему не больше двадцати семи лет, но месье Буссе возлагает на него большие надежды. Может, в будущем он даже станет епископом Тулузским, хотя его отец впал в большую немилость после того заговора, когда… – Она не договорила. – Валентин, вот как его зовут. Странное имя для священника, хотя, наверное, их всех называют в честь того или иного святого… ты так не думаешь? О чем бишь я говорила?

– О том, что его отец впал в немилость, – подсказала Мину.

– О да, в немилость – это еще очень мягко сказано. Его казнили, хотя я не помню точно за что. Ладно, все это дела давно прошедшие…

Она вновь покосилась на дверь.

– Уверена, дядюшка будет здесь с минуты на минуту, – улыбнулась Мину. – Вышивка на вашем плаще такая изящная. Никогда ничего подобного не видела. Это тулузская работа?