Кейт Мосс - Огненные палаты

– О да. – Мадам Буссе немедленно пустилась рассказывать длинную и запутанную историю о том, как узор был скопирован с одеяния, которое, по слухам, очень любила сама принцесса Маргарита, сестра короля. – Ну и вот, когда я обмолвилась, как бы мне хотелось…

Хотя Мину делала вид, что слушает, на самом деле мысли ее были заняты совершенно иными вещами. Две горлицы сначала перекликались друг с другом на балконе верхнего этажа, потом взмыли в воздух. Глядя, как они кувыркаются в голубом небе, Мину, отлично помнившая прелесть своих ежедневных прогулок в Бастиду и обратно и вольную жизнь в Каркасоне, почувствовала приступ острой жалости к Эмерику.

– Очень удобно, когда под рукой есть такой человек. У ее отца своя мастерская в квартале Дорада, и, хотя они гугеноты, она управляется с иглой куда искуснее, чем все швеи-католички, которых я нашла.

– Несомненно, – пробормотала Мину.

Поток теткиных излияний все не кончался. Мину очень надеялась, что Эмерик сможет придумать, чем заняться в своей комнате. Мадам Монфор наверняка посадила его под замок, а поскольку связку ключей она постоянно носила при себе на поясе, ее брата, похоже, ожидало долгое заточение. Ее мысли перескочили на сестричку, оставшуюся в Каркасоне. Она надеялась, что отец дает ей корень солодки от кашля и что он не забыл обрезать сухие ветки на вьющейся дикой розе над дверью их дома, чтобы на их месте могла появиться новая поросль.

Голос тетки вернул Мину обратно к действительности.

– Хотя у нас тут тоже масса искусных швей и портных. Это одна из причин, по которым мой муж решил построить наш дом именно в этой части города. Он всегда ставит мои интересы на первое место. – Тетка понизила голос. – Вообще-то, знай мы, что протестанты устроят в двух шагах от нас, на улице Перигор, свой maison de charité, он бы еще подумал. Это просто позор. Эти люди слоняются по улицам, грязные, оборванные, и попрошайничают. Их всех следует отправить туда, откуда они пришли.

– Может, им некуда больше идти, – пробормотала Мину, задаваясь вопросом, в самом ли деле ее тетушка так считает или просто повторяет то, что слышала от мужа.

– А уж чего стоит этот гуманистический коллеж по соседству, который привлекает самых непотребных типов! Атеистов, мавров с кожей черной как уголь. – Она понизила голос до шепота. – Я не удивлюсь, если окажется, что у них там и евреи есть, хотя, конечно, хуже всего гугеноты. Они заполонили всю улицу и весь квартал Дорада. Уверена, это они приложили руку к похищению из церкви Сен-Тор нашей бесценной реликвии.

Этот неожиданный поворот темы, к тому же уже не первый по счету, привел Мину в некоторое замешательство.

– Реликвии, тетушка?

– Ты разве не помнишь? Был большой скандал. Антиохийскую плащаницу похитили из ковчега посреди бела дня, лет этак пять тому назад. Разумеется, это был не целый саван, а его часть, но все равно. Странно, что ты этого не помнишь, скандал был очень громкий.

– Я всего три надели как живу в Тулузе, тетушка, – тепло улыбнулась Мину.

– Ах, ну да! Ты так быстро успела стать нам родной, что я совсем позабыла. – Она жеманно взмахнула веером и вновь понизила голос: – Я – женщина снисходительная, племянница. Мой девиз: сам живи и другим жить не мешай. Но говорю тебе, я просто не узнаю мой родной город с тех пор, как его заполонили все эти чужаки. И ладно бы еще вели себя тихо, так нет же, вечно кричат о своих обидах во все горло. Будем надеяться, что теперь, когда они построили себе молельный дом, они будут сидеть там и перестанут оскорблять своим видом порядочных людей. – Она вздохнула. – Но я отвлеклась. Я хотела сказать, что месье Буссе всегда ставит мои нужды превыше своих собственных.

– Я заметила, – сдержанно отозвалась Мину, хотя, по правде говоря, ее дядя не ставил жену ни в грош и никогда не упускал возможности проехаться по ней и указать на ее промахи.

Мадам Буссе, похоже, совсем уже было собралась углубиться в очередное извилистое повествование, но тут дворецкий, Мартино, хлопнул в ладоши:

– Mesdames, messieurs, s’il vous plaît… Мадам, месье, пожалуйста… Прошу тишины! Месье Буссе появится с минуты на минуту.

Мину подавила улыбку, представив, как бы отреагировал на столь напыщенный выход ее отец. Дядя был даже не капитулом, а всего лишь его секретарем, но вел себя так, как будто важнее его во всей городской управе никого не было.

Дворецкий вновь хлопнул в ладоши:

– Дамы и господа, представляю вам месье Буссе!

Во двор важной походкой вышел дядя Мину, облаченный в пышное церемониальное одеяние, жесткий гофрированный воротник которого врезался в толстую шею. Его сопровождали еще трое мужчин. При виде настоятеля ордена доминиканцев, неприятного, похожего на хорька человечка с беспокойными руками, Мину поморщилась. Когда в прошлый раз он зачем-то приходил к ним в дом, он прижал ее к стене в коридоре и попытался поцеловать. Ладони у него были потные, а губы слюнявые, и дышал он при этом как выброшенная на берег рыба.

На втором было облачение, сходное с дядиным, – видимо, это был еще один секретарь капитула из городской управы, заключила Мину. Третий, помоложе, был одет в желтый дублет и короткие панталоны с шелковыми чулками и испанский плащ. Мину нахмурилась. Он показался ей знакомым, хотя она не могла вспомнить откуда. Почувствовав на себе ее пристальный взгляд, он обернулся и приветственно ей кивнул, хотя ничто в его взгляде не наводило на мысль о том, что он тоже ее узнал. Все четверо мужчин, казалось, находились в скверном расположении духа.

Извиниться перед женой за то, что заставил ее ждать, месье Буссе даже не подумал.

– Жена, – произнес он отрывисто.

На глазах у Мину довольное выражение слиняло с лица тетки, и она, поморщившись, осторожно положила ладонь племяннице на пояс и подтолкнула ее вперед, к мужу.

– Что-то не так, тетушка? – спросила она.

– Нет-нет, все в порядке, – заверила ее та, бросив взгляд на месье Буссе. – Что-то кости у меня с утра ноют немножко, вот и все.

Мадам Буссе положила ладонь на руку мужа. Служители распахнули перед ними ворота, ведшие со двора, и месье Буссе с женой повели своих гостей на улицу. Мину не удержалась от того, чтобы не оглянуться на университетские здания, и в сотый раз выругала себя за застенчивость, которая не дала ей спросить у Пита точный адрес его квартиры.

Письмо было написано тем же самым почерком и скреплено той же печатью. Видаль снова и снова молился, прося Господа направить его. Господь хранил молчание.

Он вовсе не собирался позволять этой истории зайти так далеко. Всего одна зимняя ночь шесть месяцев тому назад. Обнаженная кожа, утопающая в мехах, его кровь, подогретая вином и возбуждением недозволенного преследования, какое-то помешательство, нашедшее на него.