Рувим Фраерман - Золотой Василёк

— Да, да, выход есть. Выходите за меня замуж. Не пугайтесь! — успокоил он Надю, заметив ужас и брезгливость на ее лице. — Я ведь прекрасно знаю, что могу быть только вашим отцом. Брак будет фиктивный. Это теперь часто бывает. Я сегодня заявлю, что вы моя невеста, и тогда вас никто не посмеет тронуть: моя репутация вне всякого подозрения. А потом, недели через две, красные вернутся. Сообщение наладится. и вы сможете пробраться к матери, на Дальний Восток. Я буду только ширмой. Знать это будем только вы и я.

Надежда, как роса в пустыне, вдруг освежила Надину душу. Неужели это возможно? Неужели можно вернуться домой, к маме, к любящим ее людям! Как она дурно думала о Ромашове! А он хочет ее спасти.

И желание без борьбы спрятаться за чью-нибудь спину так овладело ею, что она старалась не думать, не слышать своего сердца, которое вдруг тревожно стукнуло, как удар колокола при пожаре.

— Оставьте меня! — сказала она.

Прошел и этот день. Тяжкий. Невыносимый. И пришла мрачная ночь. Надя не спала. Луна сквозь рваные тучи беспокойно заглядывала к ней в окно.

В самый темный час, перед рассветом, мимо окна протопали тяжелые сапоги. В парадной затрещал звонок. Сонная Даша долго возилась в передней, отыскивая огарок и спички.

Ромашов выскочил услужливо, опережая прислугу. Выхватил свечку и зажег ее.

Молодой русский прапорщик, в сопровождении двух чешских солдат, назвал фамилию Нади и предъявил бумагу.

Прапорщик постучал в комнату Нади. Она открыла дверь. И отошла к окну.

В пустой комнате было нечего обыскивать. Не было даже корзинки для вещей.

Ромашов засуетился.

— Господин поручик! Это какое-то недоразумение. Все надо уладить! Дело в том, что Надежда Алексеевна моя невеста. Я за нее ручаюсь. Я готов сию минуту вместе с вами проследовать в штаб и все объяснить. Начальник контрразведки мой личный друг. — На бледном лице Ромашова лихорадочно блестели черные глаза.

Поручик козырнул. Надя стояла в оцепенении у окна. Ромашов взял фуражку и вышел с конвоем из дома.

Он скоро вернулся. Подошел к Наде.

— Успокойтесь, — сказал он, — вас никто не тронет. Но придется согласиться, что вы моя невеста.

Надя хотела крикнуть. Но спазма, как во сне, сдавила ей горло. Она упала лицом на кровать и затихла.

Ромашов на цыпочках вышел и прикрыл дверь.

Слух о том, что Надя — невеста директора, быстро разошелся в городишке. И Надя видела странные, недоуменные взгляды ее немногочисленных новых знакомых.

Особенно к ней приглядывался сутулый военный врач, полковник медицинской службы, с длинной рыжей бородой и лохматыми бровями, под которыми прятались чистые синие глаза. И порой Наде чудилось, что где-то она его встречала. Но когда это было?

И еще Даша, чувашка, прислуга Ромашова, со страхом смотрела на Надю и шепотом торопливо повторяла:

— Я боюсь хозяина. Как он кричит! Как он дерется!

— Глупая! — успокаивала ее Надя. — Ну когда же он на тебя кричал? Он добрый человек.

Но Даша не верила и с ужасом твердила свое:

— Как он кричит! Как он кричит!

А между тем чехи взяли Казань. Красные отступили к Свияжску.

30 августа в городишке разнесся слух, что в Москве, на заводе Михельсона правая эсерка Каплан выстрелом из револьвера тяжело ранила в плечо Ленина, когда он возвращался после митинга с завода.

Красные в Москве объявили террор. А в ночь на 1 сентября в Людоговском лесу крестьяне убили кольями белых офицеров: они возвращались в город верхами после очередной порки непокорных мужиков.

Обыватель насторожился. Значит, размышлял он сам с собой, власть-то белая еще не устоялась. Как бы не повернуло на старое. Теперь времена «красных» многим стали казаться более привычными, старыми. Среднему горожанину, у которого не было ни мучных лабазов, ни крупорушки, ни мельницы, ни маслобойки, белые, кроме налогов, ничего не принесли. Другое дело богачи и толстосумы-купцы. Они вернулись в свои дома, в свои владения, правда уже потерявшие былой блеск, но собственные. И долго по ночам, несмотря на закрытые окна, из этих особняков доносились пьяные крики, а порой стрельба перепившихся бравых офицеров.

Барышни в белых с английским шитьем платьях, в широких шляпах с восторженными лицами подносили иностранным офицерам букеты живых цветов.

Убийство в лесу напомнило, что жить беспечно еще нельзя.

В городишке ввели осадное положение. После шести часов вечера ходить по улицам запрещалось.

В нескольких километрах от Людоговки находилось бывшее имение бывшего министра иностранных дел, который вскоре после февральских дней уехал за границу.

Прекрасный каменный белый дом стоял никем не занятый, и Ромашову еще весною удалось убедить уотнароб передать имение, как опытный участок, для учительской семинарии.

В эти тревожные дни Советской власти было не до имения. И, пожалуй, в ревкоме были даже рады, что все-таки хоть кто-нибудь да присматривает за этим брошенным на произвол огромным хозяйством.

Дом был окружен старинным парком с липовыми аллеями, клумбами с редкими цветами, в тенистых уголках парка весной распускались крупные душистые ландыши. К парку примыкал большой фруктовый сад с яблонями, грушами, сливами и вишнями, а за садом простирались десятины прекрасной пахотной земли и лугов.

Кое-что в имении было уже расхищено. Вывезена прекрасная богатая обстановка. Реквизирована редкая библиотека. Весной восемнадцатого года поля остались незасеянными, парк и сад были заброшены. Дом не отапливался, окна были выбиты, разбиты дорогие зеркала и мраморные умывальники. Растащили и цветные изразцы и дорогой узорный паркет. Весной в теплицах все-таки зацвела виктория. Пышно цвели и яблони.

Ромашов, получив разрешение на охрану имения, прежде всего постарался все строения запереть на замки, забить досками окна и двери. В тайниках своей души он надеялся прибрать имение для себя.

Но, как только чехи заняли городок, новая власть передала имение военному госпиталю.

В войсках свирепствовала испанка. А имение, отдаленное от города, с многочисленными службами, кухнями, кладовыми, погребами, можно было легко приспособить под заразный лазарет.

Летом в саду зрели вишни, смородина, малина. Было чем кормить больных. Богатые пастбища давали много сена.

Ромашов упорно сопротивлялся. Но штаб не внял его жалобам, и военный госпиталь имение занял.

Главный врач, приземистый сутулый человек с рыжей длинной бородой, несколько раз заезжал к Ромашову. Тот перед сдачей вывез уже из имения ванны, белье, посуду и разный другой ценный инвентарь.

Ромашов ходил мрачный. Его глаза сверкали недобрым блеском. Он резко переменился. С Надей не разговаривал. Сбросил с себя лицемерную личину и открыто говорил о своей ненависти к большевикам.