Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Утром 9 сентября в отсутствие Ромашова зашел к нему опять главный врач из военного госпиталя. Узнав от прислуги, что барина нет, он спросил, дома ли Надя. Даша провела его в столовую. Надя вышла поздороваться. Морщась от мучительной головной боли, опустилась в плетеное кресло и уронила на колени исхудалые, прозрачные руки.

— Вы больны? — спросил полковник, пристально всматриваясь в ее лицо.

— Это все равно, — с трудом сказала Надя.

— Нельзя так отчаиваться! — тихо заметил полковник. — Иначе болезнь скрутит вас. Слышали про вождя большевиков Ленина? Ведь как его опасно ранили! В ключицу! А он превозмог боль и сам дошел до автомобиля. И подумайте — он жив! И будет жить! — Что-то дрогнуло в голосе полковника, и на мгновение словно слеза сверкнула в его ясных глазах.

Надя взглянула на врача и невольно вздрогнула, встретив взгляд этих ясных синих глаз. Что это? Да где же она видела эту детскую ясность синих лучистых глаз? И голос как будто тоже знакомый... Неужели?!

Но раздался в передней звонок. Даша зашлепала босыми ногами... и в столовую торопливо вошел Ромашов.

Надя сейчас же поднялась с кресла.

Прощаясь с ней, военный врач сказал:

— Э! Да у вас, пожалуй, начинается испанка. Я завтра утром навещу вас обязательно.

А Ромашов, приглушив гнев и раздражение, угодливо приглашал полковника к себе в кабинет.

В штабе Ромашов узнал, что именно сегодня, 9 сентября, красные отдали приказ своей 5-й армии, бывшей свияжской группе войск, наступать и во что бы то ни стало Казань взять. Ромашов решил действовать быстро. Пользуясь Надиной болезнью, он уже получил пропуска на выезд и предполагал это сделать на другой же день.

А полковник, вернувшись в госпиталь, прошел в свой кабинет и позвонил в колокольчик.

На звонок явилась старшая сестра милосердия Евлампия Ивановна, или сестрица Лапочка, как ее звали русские солдаты. Евлампия Ивановна работала в палатах, где лежали русские раненые и больные.

Моя руки под умывальником, полковник грубо и громко кричал на сестру:

— Черт знает что такое! Сколько раз говорил, чтобы больные не выходили за пределы госпиталя! Опять я встретил двоих из первого корпуса! — Он рванул с вешалки полотенце и три раза кашлянул.

Сестра сейчас же прикрыла дверь и подошла к врачу совсем близко.

Прислушиваясь к звукам в коридоре, врач тихо сказал, наклоняясь к сестре:

— Сегодня с Верхнего Услона ночью будут выбивать чехов из Казани. Узнал в штабе. Казань беспрерывно обстреливается из шестидюймовок. Масса разрушений. В штабе паника! Бегут. Будьте начеку. Надо сделать вид, что мы готовимся вывозить лазарет. Кстати: приготовьте в отдельной палате койку. Завтра рано утром я привезу одну больную испанкой. — И опять громко крикнул: — И чтоб все мои приказы выполнялись неукоснительно! — Он с шумом раскрыл дверь, услышав в коридоре голос начальника госпиталя.

Вместе с начальником главный врач прошел в особый флигель — приемную начальника.

Двое вестовых вскочили, как заведенные, и почтительно раскрыли двери.

— Прошу вас, полковник, ко мне! — сказал начальник, сбрасывая пальто на руки вестового. — У вас, полковник, все подготовлено, чтобы в случае необходимости вывезти госпиталь? Лошади? Подводы? Провиант, медикаменты?... Я это говорю на всякий случай...

— Как только будет приказ, ваше превосходительство, — спокойно отвечал главный врач.

Между тем генерал быстро просматривал в своем столе бумаги, рассовывая по карманам френча деньги и документы. Потом достал из несгораемого шкафа портфель и сверток.

— Эй! Кто там из вестовых? — крикнул генерал.

Сейчас же, будто из-под земли, выпячивая грудь, вскочил и остановился в дверях кабинета молодой русский солдат.

— Пальто и этот сверток ко мне в коляску! — приказал генерал.

Солдат почтительно взял вещи:

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

— Я в штаб, ненадолго... — как бы между прочим, заметил начальник госпиталя, не глядя на главного врача и нервно рассовывая по карманам спички и папиросы. Потом взял портфель, чуть коснулся козырька фуражки и вышел.

Главный врач проводил начальника до коляски. Кучер тронул. И серые в дышлах лошади быстро помчали блестящий экипаж, но не в город, а по проселку, который уходил к Симбирску.

Главный врач пошел к себе в кабинет и вызвал сестру Лапочку.

— Видели? — спросил он, кивая головой в окно.

— Неужели удрал? — удивилась сестра.

— Конечно! Что же ему делать на Симбирском тракте. Заодно уж и весь денежный ящик ограбил. Сейчас их всех из города как ветром сдует. Однако осторожность необходима. Будьте, повторяю опять, начеку.

Бежавшие с верховьев Волги в Людоговку с опаской рассказывали, что оба Услона, и Верхний и Нижний, заняты красными. В Казани весь центр разрушен. Оперный театр зияет огромным проломом. И, вероятно, скоро красные ворвутся на окраины, так как очень уж много расклеено белыми воззваний к населению с призывом соблюдать порядок и с заверениями, что белые город ни при каких обстоятельствах красным не сдадут.

10 сентября ночью чехи оставили Казань. Отступив на Симбирск, они захватили огромные запасы золота, которое награбили еще в Пензе. Все, кто мог, бежали на пароходах, иные пешком брели по Чистопольскому тракту, надеясь, что красных вновь прогонят через несколько дней.

В ночь на 10 сентября Надя проснулась от звериного крика. Кричал мальчик Коля, сын Ромашова, в столовой, рядом с комнатой Нади.

Она с трудом поднялась с кровати, плохо понимая, что происходит. Уже несколько дней у нее болела голова, из ушей шла кровь и нестерпимо ныло все тело. Шатаясь, подошла Надя к двери, осторожно вынула ключ и посмотрела в замочную скважину: на полу, извиваясь в корчах, лежал Коля и пытался укусить руку отца. Тот бил его железной пряжкой ремня и пинал ногой в живот. Свеча горела на обеденном столе. Временами вспыхивая, она освещала искаженное страхом и ненавистью лицо мальчишки.

Пьяный Ромашов, совершенно обезумевший, бросился на пол и, дико вращая черными глазами, пытался грызть от бессилия крашеный желтый пол.

Неужели Надя пережила и эту бесконечную ночь! Что это? Тяжелый кошмар! Она просто больна и бредит: проснется, и ничего этого не будет.

Но прошел новый день. Лучи осветили сгоревшую бурую траву возле тротуаров, шелуху семечек, валявшуюся всюду, и весь этот отвратительный город.

Шатаясь, Надя вышла на крыльцо.

Даша с тупым страхом, озираясь, шла с помойным ведром. Поравнявшись с Надей, тихонько сказала:

— Колька-то ночью кудысь-то убег из дому. Сказывают, хотел вдариться к красным. Ночью его поймали и привели к отцу.

Отчаянная мысль мелькнула в голове Нади: бежать! Бежать или умереть. А ноги не слушались и, будто ватные, подкашивались.