Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Курбатова положили на нарту. Больных, измученных людей усадили на нарты, спрятанные за торосами. И собаки, чуя опасность, помчались берегом вверх по реке.

Екатерина Николаевна была освобождена. Но баржи с эвакуированными уже ушли. Городок опустел. По приказу Возницына взрывали крепостные форты, деревянные дома обливали керосином, под каменные клали динамит. Городок как будто не хотел гореть. Ветра не было. Тайга молчала. И пламя нехотя перебиралось из дома в дом. Центр и южная часть города оставались еще нетронутыми, когда Екатерина Николаевна с крошечным узелком пробиралась по бывшей Большой улице. Курцевский дом и гимназия еще стояли, защищенные огромными вековыми деревьями, а дома на набережной уже горели. По реке стлался дым, и над ним мелькали чайки. Они казались то ослепительно белыми, то черными, то огненными. Впереди Екатерины Николаевны бежала по тротуару корова. В домах были открыты двери и окна. В одном видна была кухня и на плите кастрюли. Казалось, в тишине покинутого дома кто-то еще собирался обедать.

На китайских огородах под сопкой стоял последний отряд артиллеристов. Над городом качалось пламя. Отрываясь, оно вдруг поднималось, летело над домами и стремительно падало вниз на крыши.

Екатерина Николаевна спустилась к пристани. Слышались взрывы. Это горели пороховые склады в той самой крепости, куда когда-то, в далекие годы, китаец Ли Фу возил на своей водовозке воду.

— Гражданка! — раздался голос солдата. — Уходи куда хочешь. И часа не пройдет, как пристань взлетит на воздух.

На реке было пусто и мрачно. Куда идти? Екатерина Николаевна не хотела спасаться. Она устала и покорилась своей судьбе и просила только пощады для Нади и других. Сколько прошло времени? Кто знает?

Чьи-то нежные руки обняли Екатерину Николаевну.

— Екатерина Николаевна! Какое счастье! Мы с ног сбились, разыскивая вас по городу. Уж какой-то артиллерист сказал, что на пристани сидит пожилая женщина!

Екатерина Николаевна подняла глаза и увидела Лизу Фомину. Она была с другой девушкой и с ними два молодых партизана.

— Скорее! Скорей в лодку! Она тут, у пристани, — торопил партизан.

Екатерину Николаевну бережно усадили в лодку. Она отчалила от пристани. Поставили парус, и попутный ветер понес лодку на фарватер.

Она была уже далеко, когда страшный гром прокатился по реке. Бухта закрылась черным дымом. А пристани — почтовая, торговая, общества «Самолет», морская, небелевская — все взлетели на воздух.

Но лодка уходила все дальше, и волна водоворота докатилась до нее ослабленной.

Через несколько часов путники высадились у заимки.

Сумерки упали на землю.

Городок остался далеко. Над ним по-прежнему висела черная завеса и полыхало зарево.

На заимке стояла тишина, и небо безлунное казалось высоким, полным великого покоя. Екатерина Николаевна посмотрела в сторону покинутого городка. И на нее глянула с неба вечерняя звезда. Одинокая и лучистая, она победно сияла в небе, словно божественный огонь из чудесного мифа о Прометее.

И река, бледно-зеленая, как и вечернее небо, покойно шуршала легкой волной.

Лиза Фомина с подружкой и партизаны молча выгружали лодку, закрепляли ее у причала.

А Екатерина Николаевна все смотрела на городок, и в голове ее вереницей теснились раздумья. Погиб городок. Погибли люди. Все проходит, все преходяще. Но жизнь бессмертна и вечна. Пройдут года... И на этом месте, где пламя пожара уничтожило некогда веселый, шумный городок, как сказочный феникс из пепла, возродится новая, молодая жизнь. Придут новые хорошие люди и вновь построят прекрасный город! И вновь над ним будет шуметь вековечный лес, и могучая река будет катить свои волны.

А Гриша и Петр Иванович в отряде Селезнева целый месяц шли тайгой, и тунгусы, боясь за свои оленьи стада на моховых нагорных пастбищах, вели отряд низами, по топким марям. Бродили по колено в воде, ели черемшу, спасаясь от цинги, о хлебе было запрещено даже говорить. У партизан шатались зубы, было трудно кусать черемшу, и шла кровь из белых десен.

Тем временем Возницын со своим штабом сидел на реке, на главных складах золотых приисков.

Однажды с лимана пришел пароход с большевиками. Снял заслон и быстро пошел по реке выше, на склады. На пароходе было тихо. Впереди, на капитанском мостике, можно было видеть стриженую голову Селезнева.

На рассвете пароход подошел к складам. Над берегом и волнами сопок вставала колодная заря. Отряд бесшумно высадился у первых домов. Невдалеке у пристани серела корма другого парохода, в котором помещался Возницын, его штаб и охрана.

Селезнев надел свою солдатскую шапку, надвинул ее на уши и тихо сказал:

— Слушай мою команду!

Но партизаны сами уже рассыпались цепью и охватили пристань. Часовой-кореец из охраны Возницына, стоявший на сходнях, вдруг поднял винтовку, звякнул затвором и широко открыл рот.

— Ирбо! — негромко и угрожающе крикнул кто-то.

Кореец закрыл рот, положил винтовку на сходни и, став на колени, поднял желтые руки...

Утром беженцы, жители и дети приходили смотреть на баржу, где в трюме сидел арестованный Возницын. Всем казалось, что он может еще вырваться, и его заковали в якорную цепь.

На суде — его судили выборные от партизан и населения — Возницын держался спокойно и на вопросы отвечал угрюмо:

— Так находил нужным.

Гусева плакала, а Медницкий, дрожа высохшим подбородком, говорил о мировом пролетариате. Его не слушали.

На расстрел Возницын шел первым, в одном белье, спокойный и страшный.

Гриша и Петр Иванович весь день ходили по поселку из дома в дом. Они видели избы, набитые беженцами, детей, умирающих на полу под лавками.

И снова были походы и новые муки. Но над всем этим была уже другая рука. Неслабеющая, опытная, умная рука большевистской партии.

Случаются в жизни людей незабываемые, невозместимые утраты, неизгладимые потрясения!

Но жизнь продолжается: минуты складываются в часы, сутки, месяцы, годы...

Просто удивительно, как много в жизни забот и важных мелочей. Их невозможно отбросить. Они требуют внимания, занимают время и словно приковывают человека к жизни. Они не дают замкнуться человеку в горе, погрузиться в него и защищают от отчаяния.

Кто знает, может быть, и в самом деле это к лучшему! Это и есть тот лекарь, который исцеляет души не только усталых, страдающих, но даже и одиноких людей. Потому что одиночество, полное одиночество — самый страшный враг человека.

Конечно, большое горе, утраты любимых не забываются. Но и не убивают душу человека: ведь и самая черная туча лишь на время закрывает солнце, а не уничтожает его света и тепла.