Лиза Кляйн - Мое имя Офелия [litres]

Вздрогнув от грохота тяжелого деревянного засова за спиной, я резко обернулась. Стражник, который закрыл засов, носил шлем, закрывавший его глаза. По его щеке тянулся шрам, похожий на гигантского червяка, а губы кривила жестокая улыбка. Я почувствовала себя оленем, который только что шагнул в ловко устроенную охотником западню.

В огромном зале освещение было тусклое, как в театре, когда в зале потушен свет перед началом спектакля. За моей спиной – злобный Эдмунд, передо мной – сердитый Клавдий, поглощенный беседой с Лаэртом. Гертруда стояла неподалеку, спиной к ним. Мой брат дрожал всем телом от возбуждения. Я надеялась бросить королю и королеве вызов под защитой большего количества народа. А теперь у меня не оказалось иного выхода, как только разыграть мою сцену здесь.

Пока что ни Клавдий, ни Лаэрт меня не видели. Король схватил брата за плечи и что-то настойчиво говорил ему. Я слышала, как он сказал: «Я не виновен в смерти твоего отца». Для меня эти слова прозвучали лживо, но я видела, что мой брат потерял свой мятежный, вызывающий вид и покорно опустил голову. Он снова показался мне мальчишкой, которого отчитывают, во мне проснулась прежняя любовь к нему, и у меня вырвался негромкий крик. Гертруда его услышала и обернулась. Увидев меня, королева ахнула и оттащила Клавдия в сторону от Лаэрта. Они отошли и стали наблюдать за нашей грустной встречей.

Мой брат обернулся. Он не сразу узнал меня, но потом на его лице отразилась глубокая печаль.

– О, роза мая, дорогое дитя, добрая сестра, милая Офелия.

Никогда Лаэрт не обращался ко мне с такой любовью. Его ласковые слова чуть было не сорвали мои твердые намерения. Мне хотелось броситься в его объятия, но осторожность взяла верх.

– Неужели рассудок юной девицы может угаснуть так же, как жизнь старика? – воскликнул Лаэрт. В его голосе я услышала страдание и боль утраты, не уступающие моим собственным чувствам. Я не могла говорить из-за боли в груди. Поэтому запела тонким, прерывающимся голосом. Лаэрт схватил меня за руки и оглядел с головы до ног.

– Если бы ты сохранила рассудок и призывала к отмщению, это не могло бы тронуть меня больше, чем твой вид! – Он стиснул зубы, гнев снова охватил все его существо.

В глазах брата я увидела страсть к насилию, затмевающую свет разума. Я боялась за него, и понимала, что не могу ему доверять. Перебрав содержимое моей корзинки, я достала оттуда несколько увядших стеблей.

– Вот розмарин, это для воспоминаний, – сказала я, засовывая росток в его дублет, разорванный и испачканный во время схватки со стражниками. Я хотела, чтобы брат запомнил меня такой, какой я была прежде, чтобы вспомнил, как мы вместе с ним учились и играли. – А это анютины глазки. Ты знаешь, они у французов для размышлений.

Лаэрт сжал в ладони нежные лилово-белые цветы и зарыдал.

Я повернулась к Гертруде. Королева отвела взгляд в сторону, но позволила мне приблизиться к ней. Я надела ей на шею венок из ароматных стеблей фенхеля, плоские золотистые цветы которого были перевиты увядшим водосбором. По-моему, она не подозревала, что эти цветы символизируют неверность, и что своим подарком я укоряю ее за измену.

С сильно бьющимся сердцем я подошла к Клавдию. Мое появление помешало ему уговорить Лаэрта, и лицо короля дергалось от усилий подавить гнев. Из корзинки я вытащила пригоршню листьев и раздавила их в кулаке, чтобы проявился их сильный запах. Я взяла руку короля, которую он мне неохотно протянул, и прижала листья к его горячей, влажной ладони.

– Для вас рута – ее называют травой милости Божьей, – сказала я, намекая, что ему следует раскаяться в своих злодеяниях. Клавдий не мог знать, что сок руты исцеляет боль в ушах, и что он является противоядием от укуса ядовитых змей. Вот так, защищенная своим безумием и метафорой, я смело объявила королю, что знаю о его преступлении: что это он налил яд в уши короля Гамлета. Своим подарком я обвинила его в том, что он был змеем в саду Дании. По лицу Клавдия было видно, что он не понимает всего этого, на нем была только ненависть.

– А это маргаритка, – сказала я, подбросив вверх венок из белых цветов с желтой, как солнце, сердцевиной. Венок зацепился за выступ короны Клавдия и повис там. Их яркая невинность помогла мне высмеять злобу короля и назвать его узурпатором. Я знала, что маргаритка, лекарство от любой боли, недомогания и телесных ран, не может вылечить болезнь его гнилой души.

Глаза Клавдия горели от унижения и злости. Гертруда положила ладонь на его плечо, чтобы успокоить и сдержать его. Присутствие Лаэрта также защищало меня, так как Клавдий не смел схватить меня или грубо обойтись со мной из опасения еще больше разозлить брата. Все-таки, его внезапное возвращение было послано самим Провидением.

Решив, что моя пьеса подходит к концу, я отошла от Клавдия. Вытянув руки в прощальном жесте, я пропела:

Лаэрт прижал кулаки ко лбу, он дрожал от горя, а Гертруда пыталась его утешить. Только Клавдий наблюдал за мной. Его безжалостные, полные ненависти глаза встретились с моими, он сбросил венок из маргариток на пол и растоптал его ногой.

Приближаясь к двери, которая, как я знала, заперта на замок и находится под охраной Эдмунда, я боялась, что замок навсегда останется моей тюрьмой. Но, к моему удивлению, огромная дверь открылась и выпустила меня.

Потом я увидела, как Клавдий перевел взгляд на Эдмунда и медленно кивнул ему, а потом повел головой в мою сторону. «Следуй за ней!» – говорил его жест.

Я слишком долго искушала свою счастливую судьбу.

Я в последний раз покинула огромный, мрачный зал Эльсинора. Несмотря на то, что опасность шла за мной по пятам, заставляя спешить, растущая печаль замедляла мои шаги. На залитом солнцем дворе замка люди собирались редкими группами и разговаривали, возможно, взвешивали действия Фортинбраса против обороны короля. Внезапная вспышка мятежа пронеслась подобно летней грозе. Но гроза все еще бушевала в стенах Эльсинора, где жаркий гнев Лаэрта сражался с холодным могуществом Клавдия. Глаза мои застилали слезы, и мир вокруг расплывался, как во время дождя.

Моя печаль уступила место леденящему страху. Не была ли моя игра, как и игра Гамлета, когда он намекнул на убийство короля, опасной выходкой? Возможно, но эта сцена стала моим коротким актом мести. Пусть я и не могла воздать Клавдию по заслугам за его преступления, или укорить Гертруду за предательство, я нанесла удар по их совести. Я сыграла сцену безумия до конца, чтобы никто не усомнился в моей притворной смерти.