Лиза Кляйн - Мое имя Офелия [litres]

– Тогда уезжайте… Нет, останьтесь, – взмолился он.

– Я должна ехать. Теперь ты, Горацио, единственная надежда Гамлета. Иди к нему. Он еще может послушать тебя, он тебе доверяет больше, чем любому из живущих людей.

Горацио схватил повод, чтобы сдержать мою беспокойную лошадь.

– Ты знаешь пословицу, Горацио, что друг познается в беде. Будь другом Гамлету. И всегда берегись Клавдия. Твое доброе сердце – слабая защита от его огромной злобы. – Потом я сама рассмеялась над собой. – Теперь я умолкаю, потому что начинаю говорить, как мой отец.

Лицо Горацио на мгновение осветила улыбка. Гладкая гнедая кобыла тряхнула гривой и всхрапнула, топая копытом, словно ей не терпелось отправиться в путь. Но Горацио еще держал ее.

– Можно мне ехать? – тихо спросила я.

– А что, если вы заблудитесь? – спросил Горацио.

– Я найду дорогу, ведь у меня есть карта.

– Позвольте мне поехать с вами и проводить до безопасного места. – Горацио схватил меня за руку.

Я пожала его ладонь в ответ и высвободила пальцы. Развернула лошадь в сторону лесной тропы.

– Нет, дорогой друг; это мое путешествие. Тот, кто умирает, должен в одиночку пересечь реку Лету. И хотя я еще жива, из этого мира я должна исчезнуть.

С этими тяжелыми словами я попрощалась с Горацио и со страной, где родилась, которая в последнее время стала страной моей любви и ее спутницы – утраты.

Мое путешествие из Дании во Францию, в монастырь Сент-Эмильон, могло бы стать сюжетом для приключенческого романа, подобного тому, который мы с Гертрудой прежде часто с наслаждением читали. В нем описывалась переодетая героиня, опасное морское путешествие, бродяги и разбойники, и дремучие леса, где можно заблудиться навсегда. Однако оказалось, что испытать такие опасности в жизни – совсем не то, что читать о них. По правде говоря, путешествие не было романтичным, оно было очень мучительным. «Морской ястреб» оказался скрипучим, протекающим судном, и я боялась, что оно в любой момент может утонуть в волнах. Наглые крысы, бегающие по кораблю, часто будили меня своим шуршанием и писком. Так как «Морской ястреб» был грузовым судном, на нем было мало пассажиров. Боясь, что меня узнают, я держалась от них подальше, как и от корабельной команды. Днем и ночью свист ветра в снастях и печальные крики чаек были голосом моего одиночества.

Самым невыносимым была постоянная качка корабля, от которой мое лицо становилось зеленым, и меня тошнило. Я жевала листья, подаренные мне Мектильдой, которые успокаивали желудок, но они скоро закончились. День за днем море обрушивало удары на корабль и на мои хрупкие ребра с такой силой, будто решило нас уничтожить. Потом оно на время стихало и толкало нас вперед, как рука доброй матушки, качающей колыбель, и тогда, обессиленная, я засыпала.

Когда море было спокойным, я рисковала выбраться на палубу и оглядеть синий простор неба и далекий горизонт, за которым лежало мое будущее. Мне казалось, что на таком корабле я могла бы отправиться куда угодно, в любую страну. С деньгами Гертруды я могла бы выйти замуж за дворянина или приобрести товары и открыть свою собственную лавку. Но я уже была замужем, и мой муж еще был жив, хоть он и покинул меня, а я его. И я ждала ребенка, если глаза Мектильды ее не подвели. Я должна продолжать свое путешествие в Сент-Эмильон, как и планировала, так как монастырь – это единственное убежище для женщины в моем положении.

Сойдя на берег в Кале, я шагала, как пьяная, на ослабевших ногах, отвыкнув от суши. У меня открылся рот, и широко раскрылись глаза, когда я увидела одновременно столько незнакомых мне вещей. Ни в каких книгах о зарубежных странах не описывались такие сцены, как та, что предстала передо мной. Грохот телег, груженных скрипящими клетками для животных и бочками с товарами, запах сырой рыбы и мяса, крики моряков и торговцев ошеломили меня. Я бы не больше поразилась, увидев многоголовых зверей, высоких эфиопов, черных, как ночь, или русалок, выброшенных приливом на песок.

Я чувствовала себя в безопасности среди этих шумных толп, но вскоре ко мне вернулся страх. Клавдий наверняка узнал о моем побеге и принял его за доказательство вины. Не был ли рабочий в доках, которому я заплатила за то, чтобы он вернул кобылу Лаэрту перед отплытием, шпионом Клавдия? Что, если Горацио видели вместе со мной и заставили сообщить о моем местонахождении? Или, если он отказался это сделать, его посадили в тюрьму в Эльсиноре, или, хуже того, убили? Что, если Клавдий обнаружил пропажу золота? Если Элнора заметила пропажу моих вещей, или Лаэрт доложил, что кто-то взял вещи отца, не усомнятся ли в моей смерти и не раскроют ли мой заговор? Я боялась, что каждый датский корабль, входящий в порт, может доставить стражников, которые меня схватят. Мои тревоги терзали меня подобно дурным снам, и это делало жизнь на суше еще более опасной, чем на море.

Поэтому я решила не терять зря времени и покинуть город. Но снова обнаружила, что приготовления к путешествию делать в реальной жизни труднее, чем описано в книгах. Бродя по извилистым улицам, я досадовала на недостаток опыта и на обычаи, которые не позволяли женщинам познакомиться с обходными путями в коммерции и общественной жизни. Я совсем не умела вести дела. Смелость покидала меня при виде конторы или лавки, в которой толпились мужчины, громко торговали и спорили друг с другом. В конце концов, мне удалось заложить кубок, принадлежавший отцу. Владелец понял, что я из Дании, но так как я говорила по-французски, то, полагаю, его попытка надуть меня не совсем удалась. Этот торговец направил меня к посреднику, который продал мне приличного коня. Я слишком легко согласилась заплатить за него назначенную цену, но мне не терпелось отправиться в путь.

Покинув Кале, я держалась оживленных дорог. Купцы и торговцы, направляющиеся по делам в Париж, обгоняли меня, они скакали галопом на гораздо лучших конях. Я часто оказывалась среди паломников, мужчин и женщин, богатых и скромных, говорящих на многих языках, подобно строителям Вавилонской башни. В такой компании никто не обращал внимания на мою странную речь. Мое мужское обличье также позволяло мне оставаться незамеченной. Оно давало мне возможность смотреть на всех окружающих меня людей; такое свободное поведение не разрешалось придворным дамам. В дороге и в гостиницах я изумлялась разнообразию рода человеческого, множеству людей со странными манерами, в чужеземных одеяниях, отличающихся друг от друга больше, чем пестрые цветы на всех лугах Дании. Я чувствовала себя мелким существом на обширном гобелене природы. Вскоре я перестала бояться, что меня схватят.

По дороге на меня никто не нападал, даже в тавернах и на постоялых дворах, где, благодаря моему мужскому наряду, я избежала похотливых приставаний мужчин. Тем не менее, как и все путешественники, я опасалась воров. Однажды ночью, в гостинице, я заподозрила одного, одноглазого мужчину, который старался быть незаметным, в том, что он посягает на мой кошелек. Мне не очень-то хотелось прибегать к кинжалу, поэтому я подружилась с одним подвыпившим монахом, достаточно могучим, чтобы служить мне защитой. Было вполне обычным, что несколько путешественников ночевали под одной крышей, но когда монах предложил разделить со мной постель, у меня вырвался вопль ужаса, который едва не выдал меня. Поэтому я провела бессонную ночь на полу и размышляла о том, что этот вечер стал бы хорошим сюжетом для одной из непристойных новелл из тех, которые так любила Гертруда.