Лиза Кляйн - Мое имя Офелия [litres]

Она бросила на меня искоса понимающий взгляд.

Моим щекам невольно стало жарко.

– Вы не понимаете… – начала я.

– Нет, я понимаю, – перебила она. – Больше, чем тебе кажется. Как это ты не разглядела признаков любви? Я понимаю. Сейчас твоя душа ослепла от горя, она подобна долине, окутанной туманом, но когда снова взойдет солнце, и твоя печаль рассеется, ты снова все ясно увидишь.

Лицо Гертруды затуманилось, а глаза наполнились слезами.

– Хотя многие считают тебя недостойной, я признаюсь, мне хотелось бы, чтобы ты вышла за Гамлета и стала моей дочерью, – произнесла королева едва слышным голосом.

Ее слова были бальзамом для моих ушей. Разве я не мечтала долгие годы обнять Гертруду, как мать? Не хотела, чтобы она одобрила мою любовь к ее сыну? Мне страстно хотелось сказать ей правду, признаться, что Гамлет – мой муж. Но осторожность и недоверие сдерживали меня. Между нами воцарилось долгое молчание, которое я не решалась прервать. Единственным звуком было потрескивание углей, тлевших в очаге. Казалось, Гертруда погрузилась в воспоминания. Наконец, она снова заговорила.

– Итак, если говорить коротко, мой инстинкт привел меня сюда, в хижину Мектильды. Я надеялась открыть правду, но, признаюсь, не ожидала найти тебя здесь. Теперь я буду наблюдать за осуществлением твоего плана и сыграю в нем свою роль.

Вихрь мыслей поднялся в моей голове. Неужели она играет со мной, как кошка с мышью, попавшей в ловушку? Не выдаст ли она меня Клавдию, как обязана поступить верная своему долгу жена и королева?

– Когда я подошла к двери хижины, я услышала твои обвинения против короля. – Гертруда помолчала, и я затаила дыхание. – Признаю, что плоть моя слаба, я тоже боюсь Клавдия. – У нее вырвался глубокий, дрожащий вздох. – И я ничего не могу сделать, чтобы спасти Гамлета. Он для меня потерян, как и для тебя.

Она говорила так, будто знала о нашей любви. Поэтому я осмелилась признаться в этом.

– Я действительно любила вашего сына, очень любила.

– А он любил тебя. Как и я, он считал тебя остроумной и красивой. – Гертруда приподняла брови и взглянула на меня. – И честолюбивой, если ты нацелилась на принца.

– Мне не хватало смирения, это правда. Но вы сами учили меня стремиться так высоко, – сказала я в свое оправдание.

Гертруда лишь слегка улыбнулась и покачала головой.

– У меня нет твоей смелости, Офелия, хоть я и королева. – Она влажными глазами смотрела в огонь, который горел уже слабо.

– Нет, я получила ее от вас, – прошептала я. Я понимала, что не следует противоречить королеве, но как еще она узнает, что я благодарна ей за те достоинства, которые она во мне воспитала?

Через несколько мгновений Гертруда сунула руку в складки своей юбки, достала кожаный кошелек и положила его мне на колени. Он лег на мои юбки, как тяжелый камень. От растерянности я лишилась дара речи.

– Я любила тебя, Офелия, хоть и плохо обошлась с тобой, покинув тебя в трудное время. Прости меня.

– Прощаю. Но вы мне ничего не должны, – возразила я.

– Я надеялась потратить эти деньги на твой свадебный наряд и на пир. Возьми теперь это золото и начни новую жизнь.

– Но как я могу быть в безопасности, если Клавдий знает, что я жива?

Серые глаза Гертруды широко раскрылись от удивления и обиды.

– Даю слово, король не знает, что ты жива, и никогда не узнает об этом из моих уст, – сказала она и умолкла, чтобы придать вес своей клятве. – К сожалению, я не видела его преступлений. Но больше я не стану содействовать его злодеяниям. Я не хочу быть виновной в твоей гибели, Офелия. Возможно, это загладит вину…

Голос ее замер. Какую вину она хотела загладить? Я никогда этого не узнаю.

– Иди, но не говори мне, куда ты направляешься, – сказала королева. – Я должна оставаться в неведении о твоем местонахождении.

Полная облегчения и благодарности, я схватила подол ее юбки, покрытый пылью, зарылась лицом в его складки и заплакала, как ребенок, сожалея, что не доверяла ей. Гертруда встала с табурета и подняла меня на ноги, потом обняла, удивительно крепко. Я глубоко вдохнула аромат розмарина, лаванды и иссопа, который отныне долгие годы будет вызывать в моей памяти ее образ.

– Я поручаю тебя Горацио. Он будет верным другом и позаботится о тебе, – прошептала королева.

Я не пыталась объяснить ей, что уезжаю одна. Мне очень хотелось заговорить, но я находила в себе лишь несколько жалких слов благодарности и любви, поэтому я их не произнесла.

– Мои чувства… лежат слишком глубоко, у меня нет слов, только… да поможет вам Бог, – заикаясь, проговорила я, теперь я оплакивала потерю второй матери.

– Да поможет Бог и тебе тоже, ты могла бы стать мне дочерью, и пусть у тебя вскоре снова появится повод для смеха, – прошептала Гертруда, а ее слезы капали мне на голову.

Затем, держась так же царственно, как и когда она вошла в хижину Мектильды, королева вышла, закрыв за собой дверь и оставив в полутьме свой аромат и шелестящее эхо своей одежды.

Вернувшийся Горацио увидел, что я сижу в оцепенении и взвешиваю в руке кошелек Гертруды. Я рассказала ему о том, что королева поклялась сохранить в тайне мое спасение. Вместе мы сосчитали золото, его количество было не меньше приданого какой-нибудь принцессы. Я бы предпочла материнскую любовь и защиту королевы, но поскольку Гертруда не могла дать мне ни того, ни другого, приходилось удовлетвориться золотом.

– Воистину, она достойная королева, – сказал Горацио с восхищением в голосе.

– Да, – согласилась я, туго завязывая кошелек. – Эта большая сумма облегчит мое путешествие. Теперь я должна торопиться, так как промедление связано с риском быть обнаруженной.

– Все готово, спрятано здесь еще со вчерашнего вечера, – ответил Горацио и вытащил из шкафа и сундука Мектильды несколько узлов. – Хотя меня удивили некоторые ваши указания.

В узлах я нашла молитвенник Гертруды и портрет моей матери, завернутые в плащ отца. Я нащупала амулет Гамлета, его первый подарок, который тогда зашила во внутренний карман. Горацио также забрал некоторые ценные мелочи моего отца. Я собиралась продать их, чтобы оплатить путешествие.

– Благодарю тебя, добрый Горацио. Позволь мне заплатить тебе за хлопоты, – сказала я и потянулась к кошельку, но он остановил меня.

– Это пустяки. В вашей комнате никого не было, а вещи вашего отца никем не охранялись, так как ожидалось, что Лаэрт вернется и возьмет их. Только кобылы вашего брата, которая была привязана неподалеку, могут вскоре хватиться. Я сейчас ею займусь, – сказал он, вежливо поклонился и ушел.

Копаясь в вещах, я нашла то, что мне понадобится в первую очередь – кинжал и зеркало. Положила зеркало на скамью и встала на колени, чтобы солнечный свет, проникающий в маленькое окошко, освещал мою голову. Затем, не колеблясь, отрезала волосы, с сожалением глядя, как длинные, соломенные кудри падают на землю. По крайней мере, кинжал был острый, и легко резал волосы. Вскоре у меня на всей голове волосы были не больше пальца длиной. После этого я сняла с себя платье из дамаска и свернула одежду вместе с остриженными прядями в тугой узел, чтобы Горацио их потом уничтожил. Я оторвала полоску от своего савана и стянула ею грудь, чтобы она стала плоской. Из мешка с одеждой, принесенной Горацио, я вытащила вышитую сорочку, принадлежавшую отцу, и пару поношенных коротких штанов, свободно облегающих бедра и скрывающих их округлость. Надела кожаный камзол и зашнуровала его. Прикрепила чулки и с восхищением надела чудесные башмаки на двойной подошве, хорошо сидящие на ноге. Там еще был короткий плащ из тафты, немного поношенный, и простая шляпа с плоской тульей.