Лиза Кляйн - Мое имя Офелия [litres]

Я не подумала о том, что путешествие сопряжено с таким количеством неудобств. У меня болели ноги и спина, так как я не привыкла долгие часы ехать верхом. Дни и ночи становились все холоднее, и утром моя одежда покрывалась инеем, а ноги немели. Я не умела разводить огонь без тлеющих углей, поэтому зависела от добрых паломников, которые позволяли мне согреться у их костров. Я промокала насквозь под дождем и дрожала, пока одежда не высохнет на мне. Мой конь покрылся грязью, а башмаки заскорузли от нее. Я не могла раздеться и поплавать в реке, даже постирать рубаху, опасаясь выдать свой настоящий пол. Однажды я дорого заплатила за корыто с водой и за крохотный номер на одного в гостинице, где смогла смыть с тела дорожную пыль.

Несмотря на отчаяние и грязь, слабое обещание надежды сияло передо мной подобно лучу солнечного света, пробивающегося сквозь полог леса. В дороге я впервые почувствовала, как во мне шевельнулся младенец. Мектильда не ошиблась. Во мне вспыхнула надежда, и я поверила, что Горацио удастся победить безумие Гамлета и помирить его с моим братом. Что Гамлет призовет Клавдия к ответу в суде лордов. Потом он восстановит достойное правление в Дании, вернет себе законную власть и станет всеми любимым королем. Гертруда освободится от страха перед Клавдием и примирится с сыном.

Поэтому, пока я месила грязь на дорогах, одна среди чужих людей, мои мысли неслись по пути, усыпанному примулами. Я представляла себе, что Гамлет пришел в себя и узнал от Горацио, что я жива. Он найдет меня, и снова начнет ухаживать, вымаливая мою любовь. Прощу ли я его? Какое задание заставлю совершить для этого? Когда он докажет, что достоин меня, я предъявлю ему ребенка и полюбуюсь его радостью. Я вернусь в Данию в качестве королевы, любимой Гамлетом и народом. Несмотря на свое жалкое положение и неуверенность в том, что ждет впереди, надежда в моей груди строила планы и рисовала будущее, такое же героическое и счастливое, как в тех сказках, которые я читала в книгах.

Проехав через Амьен, я свернула со столбовой дороги и два дня путешествовала в одиночестве. Или больше? Меня вдруг одолела лихорадка, одновременно бросало то в жар, то в холод. Я была, как в тумане; мысли разлетались, как сухие листья. Мой конь сошел с дороги, и я не сумела вернуть его обратно. Затем я попыталась найти свою карту и обнаружила, что потеряла ее. В отчаянии я пыталась кричать, но мой крик поглощала поросшая мхом почва, и его никто не слышал. Сделав себе ложе из сухих листьев, я зарылась в них и спала до тех пор, пока тревожные сновидения снова не разбудили меня. Я взобралась на коня, решив опять поискать дорогу. Как Лаэрт тогда нашел этот монастырь? Казалось, он исчез в лесах, словно заколдованный. Я спустилась вниз с холма, надеясь выехать к реке, которая приведет меня к деревне, где я смогу спросить дорогу. Но меня опять одолело забытье. Надежда и здоровье покинули меня. Я вырвала страницу из своего молитвенника и написала по-французски, дрожащей рукой: «Если ты христианин, пожалуйста, помоги этому несчастному путешественнику добраться до цели – до монастыря Сент-Эмильон, и пусть содержимое этого кошелька послужит платой за убежище в нем». Я подписала эту записку «Филипп Лей» и сунула ее в кошелек, молясь, чтобы ее нашли, и чтобы она пробудила совесть в возможных грабителях.

Несмотря на то, что я потеряла дорогу к Сент-Эмильону, и была почти без сознания, я прильнула к коню и держалась до тех пор, пока он не нашел монастырь и не остановился у бронзовых ворот, как покорное животное, которым управляет невидимый хозяин.

Когда я очнулась от приступа лихорадки, то обнаружила, что одета в чистую льняную сорочку и лежу на твердой, узкой кровати. Она занимала почти всю крохотную комнатку, гораздо меньшую, чем моя спальня в Эльсиноре. У изножья кровати, под распятием, стояла грубая скамеечка для коленопреклонения, и при виде нее я поняла, что добралась до своего места назначения. На скамеечке лежал мой Часослов, подарок Гертруды. Я понимала, что мне следует встать и помолиться в благодарность за спасение, но чувствовала себя слишком слабой, чтобы двигаться.

Дверь скрипнула и открылась, впустив молодую монахиню с круглым, честным лицом.

– Филипп Лей, в самом деле! – сказала она, видя, что я очнулась. Ее улыбка была игривой, как у юной девушки. Монахиня сразу же заговорила, не дожидаясь приглашения.

– Ваше появление вызвало такой переполох, какого мы никогда прежде не знали! Молодой человек, бледный как смерть, лежащий на спине умирающей от голода лошади! Сначала сестра Маргерита не хотела открывать ворота. Но Эрментруда, наша мать-настоятельница, убедила всех, что мы обязаны помочь бедному парню. Сестре Анжелине, которая когда-то была замужем, поручили раздеть и вымыть его. Ее. То есть, вас. – Она рассмеялась. – Анжелина закричала и чуть не упала в обморок, когда обнаружила ваш истинный пол. Мы все были просто поражены. – Монахиня приложила руку к щеке и вскинула брови, наслаждаясь своим собственным рассказом. – Ваш кошелек и записка в нем вызвали еще больший интерес. Мы все говорим об этом в комнате для собраний, где встречаемся и занимаемся, и у всех находится разное объяснение, – продолжала она. Монахиня присела на край кровати и нагнулась ко мне, ее карие глаза блестели от любопытства. – Кто вы, и почему приехали сюда?

Я решила не слишком распространяться, пока не узнаю наверняка, что мне ничего не грозит.

– Я не все понимаю. Все еще плохо себя чувствую, – ответила я, отметив контраст между моим грубым иностранным акцентом и ее мелодичным французским выговором. И я закрыла глаза, чтобы продемонстрировать это.

Она отпрянула и начала извиняться.

– Простите меня! Я так обрадовалась, что вы, наконец, очнулись. Я сейчас уйду, но вы должны выпить эту воду и съесть немного хлеба. Принести вам мяса? – она показала на поднос.

Я кивнула, потому что ко мне вернулся голод. Она улыбнулась и повернулась к двери, но перед тем, как исчезнуть, она слегка рассмеялась, ткнула в себя пальцем и сказала, что ее зовут сестра Изабель.

Изабель приходила каждый день, сгорая от нетерпения. Хотя я улыбалась при виде нее, и съедала принесенную ею еду, я не удовлетворяла ее желание побеседовать, и она вскоре снова уходила. Я проводила дни, погруженная в свои мысли. Прошло меньше трех месяцев с тех пор, как мы с Гамлетом обменялись клятвами в лесу, но мне казалось, что прошло много лет. За узким окном моей монастырской кельи листья липы и дуба стали золотыми, красными и бурыми, и падали на землю от каждого порыва ветра. Вскоре деревья останутся голыми, их ветви будут похожими на скелеты на фоне неба.

Я чувствовала свое единство с деревьями, которые меняют одежду из листьев в зависимости от времени года. Я задавала себе вопрос, который постоянно слышала от Изабель: «Кто я?» Сначала я была строптивой дочерью своего отца, потом любимой придворной дамой королевы. Позже – пастушкой в домотканом платье, плетущей венки для своего возлюбленного. Затем – тайной женой. Слишком быстро я стала убитой горем женой, одетой в обноски сумасшедшей. Некоторое время была свободным юношей, который носит штаны и путешествует в одиночку. Но то были всего лишь роли, которые я играла. Кем была настоящая Офелия?