Тодор Харманджиев - Спартак — фракиец из племени медов

Перед тем, как отправиться на пристань, Спартак захотел в последний раз повидаться со своими плененными бойцами, которым предстояло быть проданными в рабство.

— И для них и для тебя будет лучше, если эта встреча не состоится, сказал Гортензий. — Потому что ты запомнишь их в жалком виде — закованными в цепи. Да и они... пусть они не знают, где ты, а думают, что благодаря твоей храбрости тебя постигла еще более страшная кара.

Это соображение удивило и тронуло Спартака. Он не ожидал от римского патриция такого сочувствия к противнику. Гортензий в очередной раз показался ему человеком, заслуживающим уважения.

Но Спартак еще искупит свою мнимую вину перед своими бойцами, он оправдает себя перед ними тем, что постарается облегчить их участь.

"Наше время еще придет, — подумал он, — племена наши, покуда они самостоятельны, разъединены. Рим, покорив их, тем самым объединит их, а потом.,."

Гортензий удобно расположился в легком кресле под навесом на палубе корабля. Спартак устроился напротив.

Дул тихий попутный ветерок. Море сверкало под полуденным солнцем. Его поверхность была подернута легкой рябью, искрилась серебряными блестками, открывая глазу все оттенки синего цвета.

Спартак и Гортензий беседовали. Гортензий проследил за тенью чайки, скользящей по воде в сторону близлежащего острова, и, обернувшись к Спартаку, сказал:

— Мы уважаем фракийцев за храбрость.

— Вы доказали это тем, что пришли на нашу землю и начали с нами войну.

Гортензий сделал вид, что не понял намека, и продолжал:

— Ты, наверно, согласишься, что для нас было честью иметь дело со столь серьезным противником. Но подчинить вас оказалось невозможным. Известно, что и царям своим вы подчиняетесь только если сами того хотите.

— Это правда.

— А почему у вас так много царей?

— Они нужны для того, чтобы нам было удобно. Но уважать нас за это нельзя.

Гортензий вышел из-под навеса и солнце осветило половину его лица:

— Откровенно говоря, мне нравится, что ты так думаешь. До такой истины можно дойти лишь на собственном опыте.

— Горьким истинам невозможно научиться у других, каждый их открывает самостоятельно.

— Но неужели вам нельзя найти царя, которому все могли бы подчиняться?

— К сожалению, это так...

Гортензий понял недосказанное Спартаком:

— Ты видишь, что вы потеряли, но не видишь, что вы выиграете от нашего владычества во Фракии. Наше присутствие вы называете игом, а ведь мы собираем все ваши племена в единое целое, образуя тем самым один народ.

Спартак опустил голову:

— Может быть, ты и прав.

Гортензий сказал с категоричностью, не допускающей сомнений или возражений:

— Только время рассудит , кто прав. Ему принадлежит последнее слово. Несмотря на симпатии и антипатии тех, кто придет после нас, независимо от отношения к этому наших и ваших потомков.

Оба замолчали.

Спартак смотрел на спокойную игру солнечных бликов с чуть волнующимся морем. Он не хотел больше думать, это его только расстраивало, возвращало к тому, что он навсегда потерял, что осталось далеко позади, там, куда он больше никогда не вернется. И, может, так даже лучше, он не увидит руин на родной земле и не будет испытывать боли за тех, кто остался там со своей скорбью

Гортензий снова заговорил:

— Ты, юноша, должен запомнить одно: мы приходим в чужие края только для созидания.

В первых беседах с Гортензием Спартак был более дерзок в своих высказываниях, в нем говорила гордость плененного, но не покоренного фракийца, которую он хотел противопоставить римской надменности. Но когда он понял, что спор ведется между равными собеседниками, он перестал вести себя вызывающе, что, в общем-то, было бессмысленным. Он снова ответил:

— Может быть, и так.

Когда корабль подошел к пристани, Деций Гортензий произнес, как бы подводя итог сказанному во время плавания:

— Если мы хотим навсегда сохранить власть над миром, мы должны уважать этот мир, который достался нам во владение, потому как если мы станем презирать другие народы, они будут платить нам ненавистью. А легче и лучше превратить врага в друга, чтобы использовать его способности не силой, не унижением, а уважая его достоинство. Тогда он будет служить нам, не считая, что предает соотечественников. В Риме ты убедишься, что наша империя основана не только на силе, но и на законности и на справедливости.

Спартак оживился:

— Мне нравятся твои слова о справедливости, благородный Гортензий. Я только не могу понять, зачем Риму столько рабов?

Деций Гортензий словно ожидал этот вопрос, у него уже был готов ответ:

— Рабство, юноша, это не наше изобретение. Еще до нас другие люди сделали рабство необходимостью. Мы его только распространили в большей степени, чем это было до нас, потому что у свободного римлянина больше потребностей, а я именно его имел в виду, говоря о справедливости. Но это может относиться и к покоренным народам. При помощи грубой силы можно владеть людьми, пока она есть, и пока покоренный не стал сильнее. Но при помощи силы, которой управляет справедливость, владеть людьми можно вечно. Мы открыли свои двери для всего лучшего, что есть вокруг нас, для всего, чего мы не знали сами. Мы строим города, и это не эгоизм, ибо все, что мы создаем, останется людям, которых мы никогда не увидим. Может быть, нам присуща только одна разновидность эгоизма присваивать себе всю славу создания цивилизации, диктовать образ жизни другим народам. Вначале это совершается путем насилия, но если это будет в конце концов хорошо для других, то они или их потомки простят нас. Великие ценности не создаются без принуждения, без пролитой крови и пота.

На другой день после возвращения из Фракии рано утром Деций Гортензий отправился верхом на виллу Суллы, находившуюся недалеко от Рима.

Сулла имел роскошный дом в Риме. Там он встречался с сенаторами и чаще — с командирами своих легионов. Но местом развлечений и отдыха от забот о судьбе республики была для него вилла. Там он проводил свои дни в размышлениях, а ночи в пьянстве, буйных оргиях в обществе избранных гостей и в окружении флейтистов, танцовщиц, шутов.

Путь проходил по красивой и плодородной местности, славившейся своим мягким климатом.

Деций Гортензий не однажды бывал тут. И всегда ему было интересно проезжать по этим местам.

Тут и там стояли стройные молодые деревца, настоящие красавцы, с шапками из сочной листвы, а спрятавшиеся в них невидимые птицы на разные голоса славили солнце, небо и красоту земли.

По одну сторону дороги до самого горизонта простирались разреженные зеленые полосы виноградников, по другую — лежала долина с оливковыми и апельсиновыми рощами. На самой кромке горизонта тонко прочерчивались в ясном небе прозрачного утра небольшие возвышения.