Ирина Корженевская - Девочка-Царцаха

— Но я очень люблю ездить в степь, завтра воскресенье, и я совсем свободен.

— Если так — конечно поезжайте. Вы даже сможете брать земляные пробы.

Разговаривая, учитель почему-то все время улыбался. Глаза у него были добрые-добрые, и весь он был удивительно смирный, даже слишком смирный, медлительный.

«Совсем мальчонка и, наверное, тюфяк! А если его голову закутать каким-нибудь шарфом, получится прехорошенькая девочка»,— подумала Ксения, заметив, что лицо учителя еще мало знакомо с бритвой. И так как он молчал и, видимо, стеснялся, она решила его расшевелить.

— Деловой разговор окончен. Теперь расскажите, чем славится ваш Салькын-Халун?

_ А что такое Салькын-Халун?

—У нас то же, что и везде.

—А что такое Салькын-Халун?

— Горячий ветер.

— Какое красивое название!

—Здесь много таких. Вот Харгункины — значит Вороная лошадь, Сонринг— Чуткий друг, а Булг-Айста—Звучащий родник.

— Какая прелесть! Но вы, наверное, чахнете от тоски в такой, глуши?

— Нет. Я не умею тосковать. С утра я занимаюсь с детьми,, а потом сам с собой. Езжу в степь с комсомольскими поручениями, провожу ликвидацию неграмотности, веду разъяснительную работу, в общем, дела у меня хватает. Развлечения? Да, их здесь нет. Весной я езжу в Булг-Айсту, а летом в Астрахань, там и развлекаюсь.

— А как?

— Полдня ныряю в Волге, ем за троих, причем не что-нибудь,, а всякие вкусные вещи, и каждый день хожу в кино.

—А пиво или беленькую?— Ксения улыбнулась.

— Не употребляю,— ответил он серьезно.— А вы зачем курите?'

— Зачем или почему?

— И то и другое,— сказал он, подумав.

— Сначала про почему. В детстве я любила играть в индейцев. Какие же индейцы не курят трубки мира? Вот мы и баловались. Потом — детский дом, первые годы после революции. Холод и голод. Все ребята курили и девочек учили. Я оказалась такой девочкой, которая научилась... Теперь про зачем: раньше курение было мне нужно, чтобы притушить чувство голода. К тому же папироска хоть чуточку согревала закоченевшие руки. Потом обстоятельства изменились к лучшему, а дурная привычка курить, так и осталась. Пожалуй, сейчас она пригодится: в степи придется голодать. Калмыки тоже курят, и, наверное, из-за недоедания..

— Не знаю из-за чего, но курят они все поголовно, а больше всего жуют табак. Я пробовал. Невкусно.

— А интересный этот народ, калмыки...

— А вы откуда знаете?

— Перед отъездом я про них читала. Ученый Паллас пишет,, что из всех монголов самые трудолюбивые — калмыки. Другие отмечают их подвижность, инициативность и ненасытную жажду-странствий и власти. Поэтому, говорят, буддизм к ним прививается с большим трудом. Ведь буддизм проповедует пассивность и слепую покорность обстоятельствам. Я видела изображения Будды и других божеств. До чего они уродливы и злы.

— Такими они и должны выглядеть. Ведь они обязаны нагонять на людей страх. Но теперь уже многие калмыки забывают Будду.

За разговором они не заметили, как наступила полночь. Учитель не позволил Ксении спать в классе, где он обычно устраивал других гостей. Ведь то всегда бывали мужчины. Он уступил eй свою кровать, а в класс отправился сам, взяв шинель и маленькую подушечку.

Растянувшись на столе, он подумал о завтрашнем дне и улыбнулся.

«Как хорошо, что в нашу трущобу заглядывают свежие люди!— подумал он.— А она, кажется, умница, эта саранчовая девушка... Ишь куда ее принесла нелегкая!»

Председатель Салькын-Халуновского аймака Мутал Боваев, рослый и веселый молодой калмык, положил на подводу, где уже сидели Ксения и учитель, винтовку.

— Если мы встретимся с бандитами,— усмехнулся учитель,— твоя винтовка вряд ли поможет.

— Все равно надо оружие брать, когда на степь пойдешь... У меня наган всегда с собой.— Мутал хлопнул себя по боку и, усевшись поудобнее, дернул вожжи.

Лошадка нехотя побежала по дороге, поднимающейся на бугор.

В степи было тихо-тихо, только пели жаворонки.

— Как-то не верится, что в такой тишине могут совершаться грабежи и нападения,— сказала Ксения.

— В этом году он никого не убил,— ответил Мутал,— только скот часто таскает, главное, баранов. Два раза коров тоже таскал. А в прошлый год он двух председателей в Харгункинах и одного в Шебенеровском улусе кончал. В двадцать четвертом готу, кажется, он в степи никому прохода не давал. Шибко злой был. У нас в степи объявление делали в двадцать третьем или двадцать втором году, чтобы все банды явились к советской власти и оружие сдавали, если хотят, чтоб их прощали. Озун, говорят, тоже хотел сдаваться, а потом снова по степи гулять пошел. Есть еще много калмыков, которые Озуна жалеют, кушать ему дают. Гелюнги 13 13 Священники. его тоже жалеют.

— За что же его жалеть?— спросила Ксения.

— Когда гражданская война была, в Астрахани голод большой был. Тогда много обозов через степь в Астрахань ходило. Озун обозы грабил, продукты сам кушал и людям давал. Теперь эти люди Озуна кормят. Есть еще калмыки, которые хотят обратно в Азию кочевать, там свое государство делать. Озун тоже туда кочевать хотел, но дороги ему теперь никуда нет.

— Неужели еще остались такие калмыки?— удивилась Ксения.

—Конечно, остались,— сказал учитель.— Князья их сбежали, мелочь еще здесь сидит.

—Гелюнги тоже хотят уехать,— прибавил Мутал.— Старые буддисты все хотят. Там, в Тибете, самый главный начальник их живет — Далай-лама.

—В тысяча семьсот семьдесят первом году калмыцкий хан Убуши, из рода Бага-Цохур, увел калмыков в Азию...—вспомнила Ксения.

—Верно,— сказал Мутал.— Я тоже это от старых людей слыхал. С ним тогда много человек ушло. Остались только те, кто на правом берегу Волги жил. Переходить через воду со стадами они не могли. А ты как это знаешь? Ты сюда недавно пришел...

— А книжки на что?— улыбнулась Ксения.— Я про всех калмыцких ханов прочитала, и про Хо-Орлюка, который привел сюда народ и не хотел никак русским подчиняться, и про его сына Шукур-Дайчина. Вот он в тысяча шестьсот пятьдесят пятом году поклялся дружить с нами, а сам продолжал обижать русских. А еще у вас был Натыр-Дорджи, внук Аюки-хана — форменный бандит! Он не мог прожить ни одного дня без убийства, и если человека для этого не находил, то убивал какое-нибудь животное...

Так, оживленно беседуя, ехали они по дороге, но когда свернули в степь, Ксения примолкла.

Хотя Мутал и уверял, что в прошлом году саранча была здесь в огромных количествах, никаких следов ее Ксения не находила. Правда, среди полыни саранчу не сразу заметишь, но все же... Сосредоточенно глядя вниз, Ксения вспоминала саранчу, наколотую на булавки, в коробках под стеклом, в институте... Она, конечно, не забыла, как саранча выглядит, но вот кубышки... Ее бросало в жар при мысли, что она их не узнает! В институтских коллекциях они выглядели сморщенными, темными, жалкенькими загогулинами... Какой же стыд, если она проездит весь день и не найдет саранчовых залежей!