Ирина Корженевская - Девочка-Царцаха

Рано утром Ксения позвала рабочих получать деньги.

Арашиев отлично выспался и, зайдя в исполком, удивился, что Ксения уже закончила работу.

Он предложил ей ехать в Булг-Айсту вместе с ним, после обеда, а пока ему нужно посетить еще один хотон, где у него осталось «одно маленькое дело». Ксения отказалась. Она была уверена, что Арашиев приедет в Булг-Айсту значительно позже на сквозных, чем она на перекладных.

Рабочие толпились около школы, когда она вышла со своими вещами.

— Ребджюр,—сказала она,— послушай, что я скажу еще один и последний раз, и все переведи рабочим. Я сейчас уезжаю совсем, и мы уже никогда не увидимся, но я всегда буду помнить, как мы боролись с саранчой. Скажи им большой ханджанав за то, что они хорошо работали, и пусть на будущий год, когда снова придет саранча, каждый из них научит хотя бы одного товарища, как ее нужно уничтожать. Царцаха нужно прогнать отсюда навсегда, и у каждого из вас должен быть такой дом, как у Цимбилева, а около дома сад. В Булг-Айсте для вас растят деревья. До свиданья.

Пока Ребджюр пересказывал слова Ксении, она уложила вещи на подводу и села.

Ребджюр подошел к ней.

— Ну, что же ты теперь будешь делать, Ребджюр?— спросила Ксения.

— Учиться пойду, начальник. Это лето я много писал, теперь все буквы хорошо знаю, надо дальше...

— Вот и правильно!— Ксения вытащила из кармана блокнот.

карандаш и перочинный ножичек.— Возьми на память, Ребджюр

Ханджанав!— просиял Ребджюр. Он всегда с восторгом смотрел на этот ножичек, но не смел и мечтать, что станет его обладателем.

Ну, до свиданья!—-Ксения тепло пожала ему руку.

Остальные рабочие подошли к ним и все наперебой протягивали Ксении руки. И она пожала все пятьдесят.

Впервые мысль о самоубийстве пришла к Озуну весной, когда его оцарапала пуля. Тогда, после погони, бандиты укрылись в одном из зимовников. Озуна немного лихорадило от раны, он сидел у костра. Кто-то из товарищей притащил найденного в щели серого скорпиона.

Скорпиона положили на землю, и Багальдан, самый молодой и веселый, предложил окружить скорпиона кусками горящего кизяка, чтобы посмотреть, что он будет делать.

Почувствовав жар, скорпион пополз в противоположную сторону, но там оказалось то же. Тогда скорпион начал метаться и в конце концов вернулся к центру, изогнул свое длинное членистое брюхо кверху и вонзил жало в собственную голову.

Багальдан пошевелил скорпиона соломинкой. Он был неподвижен.

Принесли еще двух скорпионов и проделали с ними то же. Один из них, как и первый, вонзил жало себе в голову, а другой попытался перелезть через кизяк, но сгорел. Бандиты не удивлялись этому. Они все с детства знали о том, что скорпионы себя убивают, и думали даже, что они делают это вполне осмысленно. Так думал и Озун. Но в этот вечер смерть скорпионов не развлекала его, как товарищей, а наоборот, заставила подумать о том, что и они все, как эти скорпионы, не могут никуда уйти.

Поужинав, бандиты легли спать. Озун продолжал сидеть у очага и думал о скорпионах и о многом другом, время от времени приподнимая грязную повязку и дуя на рану.

Он думал тогда об амулете «банха-ракшайн-бу», который носил с раннего детства на шее в красной ладанке против злых духов, болезней и препятствий, мешающих человеку жить счастливо.

Он молился своему бурхану Маха-гала и ездил только на угодной этому бурхану лошади — гнедой с белой лысиной.

До сих пор бурханы и ладанка помогали ему: Озун никогда не был ранен и не болел. А разве мало пуль просвистело над его головой? Разве мало погибло его товарищей?

Голодный и рваный, без копейки денег вернулся он с каторги! в Морнэ-Хулдан. Там он надеялся найти попутчика на Шаргол.я Идти туда пешком в зимнюю пору было невозможно. Морнэ-Хул-дан был пуст — в степи уже несколько дней бесновался шурган 27 27 Зимняя степная буря. . Никто из калмыков не решается в такую погоду пуститься в дорогу ведь шурган может гнать целое стадо, как сухую траву.

Хотел Озун как-нибудь прожить на Шарголе до весны, а потом уйти в Мочаги, ломать соль на ильменях. Там ведь всегда калмыки находили себе работу. И жить он хотел до самой смерти совсем потихоньку.

И вот в такое время и подошел к Озуну человек в бурке и высокой папахе и спросил, кто он и куда собирается.

— Сейчас в степь ходить не надо,— сказал он.— Сейчас каждый здоровый мужчина помогать народу идет. Царя теперь нет. Временное правительство теперь есть, казачий атаман Бирюков теперь есть, вместе с правительством будут они теперь порядок кругом делать. Помогать им надо. Все казаки сейчас помогают, и ты должен.

— Пускай казаки помогают, а я калмык простой,— сказал Озун.— С каторги я пришел, отдыхать Mine теперь, пожалуйста, надо.

— Ты тоже казак. Калмыков нет уже, а есть «новые казаки». Новые казаки и старые поклялись в дружбе жить и вместе порядок делать. Давай, говори, как звать тебя и сколько лет тебе. Я тебя записывать буду, а пойдешь ты в Астрахань, прямо в калмыцкий полк. Там тебя одевать будут и кормить, много товарищей там найдешь.

Так и пришел Озун в полк и, правда, очень был рад, что он здесь не один. Только недолго он там жил, наверное, одну или две недели.

Повели Озуна с товарищами в Покровский хурул. Там пушки стояли. У Казачьего бугра тоже пушки. У Армянского моста еще пушки. У Луковского моста опять пушки. Кругом много солдат — старые и новые казаки.

И приказали начальники ночью из пушек стрелять прямо в кремль. Там два человека — ревком и стачком засели. Они оттуда Комитет народной власти ругали и скандал кругом делали. Озун помнил, как сразу после первого выстрела наполнился город воем долгих и тревожных гудков и народ выбегал на улицу и метался туда и сюда.

Много дней шел бой в городе. Магазины горели. Гостиный двор горел. Вечерний базар горел, дома простые тоже горели. Дым и огонь кругом, и никто пожар не тушил.

А когда новых казаков окружили, они начали разбегаться. Озун хотел с товарищами в поезд сесть, куда-нибудь подальше уехать, но только один эшелон ушел. Ледокол «Каспий» пришел

под мост и обстрелял железную дорогу! Тогда Озун бежал обратно в Покровский хурул, оттуда на речку Болду, в камыши. Сто лет там можно жить, и никто не найдет! После туда еще много разного народу прибежало — и урусов, и калмыков. Рассказывали они, что ревком и стачком разбили калмыков, а уральские казаки, что на помощь в Астрахань шли, обратно вернулись. Сам князь калмыцкий Тундутов в степь бежал, там опять будет войско калмыцкое собирать.

А Озун из камышей убежал в степь, а оттуда на Дон. У Краснова в армии был, а осенью восемнадцатого года подался под Ено-таевск, а там... Крутом разные банды ходили, кто себя красным, кто белым называл, а один раз Озун даже какую-то зеленую банду встретил. Думал Озун тогда много и совет с товарищами держал.