Леонид Рахманов - Повести разных лет

Голоса в толпе:

— Потом как липку нас обдерете!

— Зачем потом? Он уж нынче расщедрился: велел калачи продавать втридорога…

Боярин хотел что-то возразить, но только махнул рукой, отошел от края помоста.

Озорной голос:

— Боярин, шапку забыл!

Тот, не оглядываясь, под общий смех направляется к группе новгородской знати. Шапка остается сиротливо лежать на мокрых от дождя досках.

— Может, ты их проймешь? — говорит один из бояр Гуряте.

Гурята приосанился, расчесал усы, бороду и шагнул вперед. Не успел он рта открыть, как с Софийской стороны донесся густой, протяжный звук колокола. Гурята растерянно оглядывается на бояр. Посадник с досадой молвил:

— Вот окаянные! Черное вече сзывают!

Колокол настойчиво продолжает бить. В толпе движение, гул голосов. Гурята делает попытку заговорить:

— Слушайте меня… люди новгородские!..

Но его никто не слушает. Народ отхлынул от помоста. Шумный людской поток уже течет через мост и дальше, по направлению к Софии. Площадь быстро пустеет.

Жирослав Рогович с сердцем говорит боярам:

— Хоть бы меж собой столковались раньше. Вышли на вече — и ну тянуть каждый в свою сторону! Теперь наплачемся.

У паперти Софийского собора примостились псковские беженцы. Под дождем мокнут оборванные, разутые мужики и бабы, дрожат и плачут дети. Выпряженные клячи привязаны к телегам, на которых навален всякий скарб. Колеса облеплены комьями глины. На одной из телег стоит худой большеглазый мужик, похожий на сошедшего с соборной стены божьего угодника (только одет хуже и не такой смирный).

— Да что лютуют! — с яростью рассказывает он народу. — Они хотят, чтоб на нашей земле и памяти о нас не осталось!

Хрипло закашлялся. Все терпеливо ждут, когда он снова заговорит. Площадь до краев заполнена людьми, не вместившиеся залезли на крыши домов и оттуда ловят каждое слово беженца. Женщины утирают глаза, мужчины уставились в землю. Широкоплечий кузнец Варило, который только что был на законном вече, обходит ближние ряды собравшихся и, подставляя кожаный передник, говорит тихонько:

— Поможем горемычным!

Женщины развязывают узелки на платках, мужчины достают кошели — все кладут в передник деньги.

— Грамоту запретили! — опять заговорил мужик, едва справившись с кашлем. — Кто слово на бересте напишет — правую руку рубят. За песню — и то волокут к фохту.

Вавило подошел к телеге, на которой стоит пскович.

— Прими от новгородцев…

Сидящая в телеге старуха кланяется:

— Награди вас бог, милостивцы!

Пскович вдруг нагнулся и с силой ударил по переднику с пожертвованиями. Деньги посыпались в грязь.

— Да разве ж мы за милостыней! — кричит он народу. — Чего смотрите? Чего стоите? Или ждете, пока немец и сюда придет? Где ж ваша сила, новгородцы? Где ваша слава? — Он вызывающе оглядывает площадь.

Кузнец бурчит, угрюмо отворотившись:

— Сила есть… — Он расправил плечи. — А славу нашу бояре продали!

Заметив, что кто-то из соседей услужливо наклонился, чтобы подобрать с земли упавшие деньги, Вавило сердито его оттолкнул. Говорит со вздохом:

— Эх, где-то мой меч гуляет? Взял ли его с собой Ярославич?

По толпе, до этого времени неподвижной и молчаливой, словно бы прошел ветер. С разных сторон послышались возбужденные голоса:

— Ну, если бы Ярославич!..

— Был бы с нами… послужил бы Новгороду!

— Мы бы сейчас с ним!..

Кузнец вскинул голову, точно его подстегнули:

— Братья новгородцы!. Да вправду: где ж наша воля? Неужто мы не вольны приказать боярам вернуть Ярославича?!

Отовсюду несутся крики:

— Вольны!

— Заставим!

— Прикажем боярам!

— Велим им ехать за Ярославичем!

— А не послушают — в воду!

— Пускай сам владыка едет!

— Пусть уважат князя!

— Идем на владычье дворище!

И заглушая все остальные крики:

— Хотим Александра Невского!

Пскович, говоривший с телеги, оперся о плечо кузнеца и спрыгнул наземь.

— Вот это так! — одобрительно говорит он. — Хоть и не очень люблю я вашего князя, а нынче пойду с вами…

По Великому мосту через Волхов движется мощная человеческая река. Мы видим в толпе кузнеца Вавилу и худого большеглазого беженца, шагающих рядом..

— Хотим Невского! — кричат они вместе со всеми. Оглядели друг друга, намокшую одежду, взглянули на небо, где между туч слегка проглянуло солнце.

— Невского! — кричат дружно.

Шествие сходит с моста на берег. Внизу, у самой воды, толпится кучка людей, чем-то озабоченно занятых.

— Бог на помочь! — кричат им сверху. — Чего делаете?

— На мучно́м боярине гадаем, — весело отвечают снизу. — Коли выплывет — значит, булки подешевеют.

— К шутам! Идем с нами!

«Гадальщики» торопливо карабкаются наверх и присоединяются к шествию. В мутных волнах показалась голова боярина, предлагавшего сегодня на вече откупиться от немцев. Короткий, тучный, он пыхтя вылезает на осклизший берег. С трудом попрыгав на одной ноге и вытряся воду из уха, он слышит грозный народный клич:

— Х о т и м А л е к с а н д р а Н е в с к о г о!

Немецкий торговый дом в Новгороде. Внутри двора с лаем бегают на цепях собаки. В запертые ворота сильно стучат снаружи. Вышедший на стук вооруженный слуга нагнулся к глазку в калитке.

— Кто там?

Взволнованный голос:

— Иоганн, открой!

Лязг замков и засовов, и в отворившуюся калитку проходит человек, одетый в длинный зеленый плащ.

— Что случилось, мейстер? — спрашивает привратник. — Чем кончилось это ужасное… черное вече?

— Чернь принудила своих господ и архиепископа, — говорит на ходу человек в плаще, торопясь к дому, — поехать к князю Александру…

Голубятня в том же дворе. Внизу, на земле, человек в плаще, задрав голову, нетерпеливо смотрит на то, как стоящий на верхней ступеньке лестницы знакомый уже нам ганзеец привязывает к лапке голубя маленький мешочек. Ганзеец отпустил птицу. Оба немца следят за тем, как она взвилась в прояснившееся небо и полетела на запад.

Рига. За́мок. В вечереющем небе появился почтовый голубь. Опустившись над крышей, влетает в открытое слуховое окно.

Одна из комнат в за́мке. В углу распятие. Епископ Моденский бережно вынимает из маленького кожаного мешочка записку, читает. На лице его отразились тревога и крайнее неудовольствие. Покачав головой, сжигает записку на огне свечи. Пока пергамент обугливается, епископ напряженно думает. Вот пламя коснулось его пальцев, но епископ Моденский словно не почувствовал боли. Наморщив лоб, приказывает слуге, который недвижно стоит у двери с голубем в руках:

— Приготовить все для дальнего путешествия. Мы выезжаем сегодня… и вернемся не скоро.

Владычий поезд подъезжает к Переяславлю. Уже начались первые, редкие еще домики с расписными наличниками на окнах, с деревянными петухами на крышах. Девушка несет полные ведра на коромысле. Ребятишки с любопытством глядят из-за палисадников на владычий поезд.