Дмитрий Дмитриев - Разрушенная невеста

XI

Князя Алексея Григорьевича Долгорукова и его семью, а также и Марусю привезли в маленький, захудалый городишко, близкий к месту их ссылки. Едва успев сойти на землю, они совсем неожиданно встретили сына ссыльного князя Александра Даниловича Меншикова и его младшую дочь, красавицу Александру Александровну.

Но, прежде чем продолжать наше повествование об участи второй царской невесты, Екатерины Долгоруковой, вернемся назад и посмотрим, что стало с первой невестой императора-отрока, Марией Меншиковой, и ее отцом, некогда полновластным правителем всего русского царства.

В далекой студеной Сибири, почти среди полного безлюдья, недалеко от реки Сосьвы стоял острог, обнесенный высоким тыном. Это было длинное невысокое здание с узкими, вверху полукруглыми окнами, разделенное на четыре небольшие комнаты с простыми скамьями вместо мебели.

Это здание служило пристанищем для Александра Даниловича Меншикова, его двух дочерей и сына. В трех горницах жила опальная семья, а в четвертой -- немногие слуги, которые в опале не покинули своего господина и последовали за ним в дальний, холодный Березов.

Все жилище Меншикова было занесено снегом; несмотря на страшный мороз, на дворе острога работали два человека, обтесывая бревна: высокий худой старик с длинными седыми волосами, умным лицом и живыми, выразительными глазами и совсем еще молодой человек, мужественный, плечистый, с красивым лицом. На обоих были надеты простые полушубки, на головах бараньи шапки с наушниками, на ногах теплые валенки.

Кто бы узнал в этих двух дровосеках некогда полудержавного властелина, светлейшего князя, герцога Ижорского Александра Даниловича Меншикова и его сына Александра Александровича?

Удивляться надо той перемене, которая произошла с Меншиковым. Гордый, недоступный вельможа, привыкший повелевать, превратился теперь в кроткого, ласкового старика.

Несмотря на морозы, он и его сын проводили целые дни за работой. Александр Данилович спешил построить церковь во имя Рождества Пресвятой Богородицы. Сруб уже был готов, крыша покрыта, полы настланы. Надо было приступать к внутренней отделке.

-- Что, Саша, устал? -- ласково спросил Меншиков у сына, оставляя работу.

-- Что ты, батюшка! Об устали и речи быть не может! Вот ты, верно, устал, -- с улыбкой ответил отцу молодой князь Александр.

-- Хоть я и устал, а все же этот труд мне в сладость. О, если бы Господь сподобил меня создать дом на похвалу святого Имени Его! Какою радостью, каким счастьем наполнилась бы душа моя!

-- Батюшка, смотрю я на тебя и дивлюсь твоему терпению и смирению.

-- Смирил меня Бог и научил терпению. Скажу тебе, что теперь только, в своем несчастии, в своем горе, познал я Бога. В этой глуши, отторгнутой от мира, мне живется легко и хорошо. Былого величия, былой славы как будто не бывало. То был сон. Он прошел и "благо мне, Господи, яко смирил мя еси", -- задумчиво проговорил Александр Данилович. -- Пойдем в горницу, сынок, пора!

Оба пошли в теплую горницу. Там их ждал обед, приготовленный руками бывшей царской невесты Марии и ее сестры Александры. Обе они лично занимались хозяйством, помогали убирать горницу и нередко ходили за водой. Обе они покорились своей участи и с примерной твердостью несли посланное им испытание.

Настал вечер, морозный, ледяной. Дневная работа была закончена. Семья опальных Меншиковых собралась в общую горницу, которая была обширнее других и освещалась двумя сальными огарками, воткнутыми в медные шандалы.

Сам Александр Данилович сидел у стола и вслух читал священную книгу в кожаном переплете, с серебряными застежками, немало утешения находя себе в чтении ее.

Дочери и сын со вниманием слушали его. Княжна Мария, бывшая невеста императора-отрока, сидела тоже у стола и чинила белье. Как она переменилась! Куда девались ее нежная белизна лица, легкий румянец на щеках!.. Маленькие белые руки огрубели от работы. Но красивые глаза ее по-прежнему блестели ровным блеском.

Старик Меншиков перестал читать и, поцеловав книгу, закрыл ее.

-- Теперь, детки, давайте поговорим. Маша, а ты все скучаешь? -- обратился Александр Данилович к дочери. -- Взгрустнулось тебе, видно, о прошлом величии?

-- Нет, батюшка, не о том я взгрустилась, а припомнилась мне матушка и ее жаль стало.

-- И сам я, детки, не раз вашу мать покойную слезою вспоминаю. Не выдержала кроткая голубка, в дороге умерла. И оплакать мне ее как следует не дали. Вдали от нас похоронена. Пред нею виновен я... перед вами, детки, тоже... Особенно же я виновен, Маша, перед тобой.

-- Полно, батюшка, никакой твоей вины нет, ты сам страдаешь с нами, -- проговорила княжна, целуя руку отца.

-- По моим делам возмездие мне. А вы в чем виновны?

-- О нас, отец, не беспокойся: мы молоды, мы сильны, нам легче переносить опалу и несчастие, чем тебе в твои лета. Что касается меня, то я совсем забыл иное и здесь, в ссылке, начинаю жить новой жизнью, -- твердым голосом проговорил князь Александр.

-- Добрый ты сын, добрый. Ну, а ты что скажешь? На старика-отца не сердишься? -- полушутливо, полусерьезно обратился старик к младшей дочери Александре.

-- И не думаю! Да я, батюшка, и сердиться-то не умею, с вами мне везде хорошо. Мне бывает только больно и горько тогда, когда я вспомню матушку... Вспомню, как хоронили ее... как ты из досок сколотил ей гроб... как нес ее в могилу... как мы прощались с нею...

Так текло время у ссыльных Меншиковых. День они проводили в трудах, а вечер -- в чтении и разговоре.

Пристава и стража сперва обращались сурово с опальным вельможей, но мало-помалу их суровость сменилась чуть не дружбой.

Жители Березова уважали Меншикова и рады были, когда он летнею порою приходил к ним на берег реки Сосны и начинал беседовать с ними, рассказывать о великом царе-труженике Петре, своем державном друге, его славных делах и славных победах, о его любви к народу. При этом воспоминании слезы выступали у старого рассказчика, рука как бы невольно поднималась для крестного знамения.

Наконец церковь, на которую немало положил труда князь Меншиков, была сооружена и освящена. Какая неземная радость изобразилась на лице старика Александра Даниловича при взгляде на эту церковь, построенную им!

Тихо текла теперь жизнь опального вельможи. Но вот однажды около острога послышались скрип полозьев, топот и ржание коней. К острогу кто-то подъехал. Заскрипели ворота, слышен был разговор приехавшего с приставом.

-- Кто бы это такой был? -- проговорил молодой князь, стараясь рассмотреть в окно, но оно все заиндевело.

-- Верно, к приставу кто-нибудь приехал, -- заметил Александр Данилович.

Но вот дверь к ним в горницу быстро отворилась, и на пороге показался какой-то человек, закутанный в баранью шубу и шапку. При входе он быстро распоясался, сбросил с себя шубу и шапку и перед пораженными Меншиковыми очутился молодой князь Федор Васильевич Долгоруков.