Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

Господи, как же его утомила увертюра к «Фиделио»!

Генеральная репетиция должна была состояться 22 мая, но днём раньше автор либретто Трейчке появился в «Римском императоре», где Бетховен с аппетитом ел запечённую в тесте баранью ногу. Он мог теперь позволить такое каждый день, и даже купил восемь акций. Трейчке он даже словом не удостоил.

Тот вопросительно взглянул на Бетховена, Людвиг в ответ перевернул меню, разлиновал его и небрежно набросал ноты. На лице Людвига было ясно написано: «С вас и этого достаточно...»

И Трейчке, как-то сразу обмякнув, покорно удалился.

Увертюру к «Афинским развалинам» — далеко не лучшее его произведение — приняли без всяких возражений, ибо кто осмелится спорить с победителем при «Виттории»? К назначенному на 26 мая концерту он за ночь сотворил новую увертюру, хотя вполне мог взять «Лошадиную музыку». Так он называл марш, написанный по просьбе Рудольфа для курсантов кавалерийской школы. «Ваше императорское высочество, видимо, желаете испробовать воздействие моей музыки на лошадей», — язвительно написал он ему тогда.

После исполнения этими тремя певцами в их бенефис «Фиделио» он с набитыми деньгами карманами уехал в Баден. У него было ощущение: нужно что-то отыскать, но только что именно?..

Здесь его начали постоянно тревожить сообщения о том, что в Вену подобно стаям воронья слетелись политические миссии, представлявшие державы-победительницы, и что сами монархи прибудут сюда в сентябре. Так пусть же господин Бетховен готовится к торжественному представлению «Фиделио», а уж без «Битвы при Виттории» точно не обойтись.

Торжественное представление «Фиделио» было назначено лишь на 26 сентября, и ему не нужно было сломя голову мчаться в Вену. Уже начало темнеть, но даже если бы тьма сгустилась до чернильной темноты, её всё равно бы прорезывал яркий свет многих иллюминированных витрин и домов.

Он попытался было встать на цыпочки и взглянуть через головы людей, толпившихся возле книжной лавки. Тут кто-то отошёл, он немедленно протиснулся на его место и замер от изумления.

Множество горящих свечей, и среди них портреты императора Франца и императрицы, императора Александра и его супруги, короля Пруссии... Все они увенчаны лавровыми венками. Даже Бернадот, когда-то яростно отстаивавший революционные идеалы, был представлен среди победителей. Ныне он считался основным претендентом на шведский престол.

На переднем же плане был выставлен его портрет, снабжённый белой карточкой с витиеватой надписью: «Людвиг ван Бетховен, сочинитель «Битвы при Виттории». Кое-кто из стоявших рядом, узнав его, почтительно снял шляпу.

Интересно, появятся ли те, чьи изображения соседствовали сейчас в витрине с его портретом, на торжественном представлении «Фиделио»? На его бенефисе в июле присутствовали лишь немногие члены австрийской императорской фамилии, хотя он передал им всем свою настоятельную просьбу через эрцгерцога Рудольфа. Каждое слово из этого послания, казалось, навсегда врезалось ему в память:

«Было бы просто замечательно, если бы его императорскому высочеству удалось уговорить других членов императорского дома присутствовать на представлении моей оперы. Заранее покорнейше благодарю».

Униженно просить ещё раз? Нет, пусть всё идёт своим чередом.

После начала представления в ложах сидели император и короли, которым он поклонился с достоинством, как и подобает «генералиссимусу музыки».

Потом он взял дирижёрскую палочку и сделал вид, что управляет оркестром, хотя в действительности музыканты подчинялись невидимым для публики движениям рук капельмейстера.

Ему хотелось побыть одному, закрыть глаза и ни о чём не думать. Обильная сытная еда наполнила тело усталостью. Кельнер Фриц быстро убрал пустую посуду, поставил на стол бутылку вина, стакан и принёс Бетховену пенковую трубку с длинным чубуком, табакерку и жестянку с вкрученной в неё бумажкой для фитиля.

Он с удовольствием набил трубку, вытянул ноги и, пуская густые клубы дыма, хотел было вновь вернуться мысленно к аплодирующим государям или к мышам, обгрызшим партитуру «Фиделио».

— Что вам угодно?

У внезапно оказавшегося возле его столика субъекта было испещрённое морщинами, добродушное, несмотря на грозно возвышающийся орлиный нос, лицо. Тем не менее у Бетховена создалось ощущение, что этот человек пришёл поиздеваться над ним.

— Что вы хотите от меня? — ещё более резко повторил он.

— Вы доставите мне несказанное удовольствие, если позволите присесть за ваш столик. — Подошедший отогнул вперёд ушную раковину. — Кельнер, принесите сюда моё вино. Меня зовут Алоиз Вайсенбах. Вам же, господин ван Бетховен, представляться не нужно. Ваши портреты вывешены во всех витринах. Желаете знать моё звание? Профессор и доктор, но для своих просто Вайсенбах. — Он присел и сразу же выпалил: — Как вы относитесь к врачам?

— Очень плохо, — хриплым голосом отозвался поражённый таким вопросом Бетховен.

— Прекрасно, значит, встретились две родственные души! — Вайсенбах от радости даже хлопнул ладонью по столешнице. — Я тоже их терпеть не могу. А вообще-то я из Зальцбурга.

— По-моему, вы хирург.

— Совершенно верно. Вместе с моими повелителями в настоящее время пребываю в Вене. Должен сказать откровенно, что хирурги ещё более-менее порядочные люди. Мы честно вспарываем пациенту живот или отпиливаем ему ногу. Если у вас вдруг возникнет потребность, я сделаю вам это бесплатно, из чистого уважения.

— Благодарю, господин профессор, — с несколько наигранной беззаботностью усмехнулся Бетховен.

— Просто Вайсенбах. Что я хотел сказать? Да, кстати, вы заметили, что я несколько глуховат? Так вот, все остальные наши коллеги по медицинскому цеху сплошь невежи и бездари. Но зато какой же вы могучий талант, господин ван Бетховен! Этот ваш «Фиделио», о-о-о! — Вайсенбах для убедительности загнул уже обе ушные раковины. — Вот так я стоял у оркестровой ямы! Я восхищен вашей музыкой, и это не голая лесть. Посмотрите, может, вам пригодится. — Он осторожно положил на стол рукопись. — Это кантата, написанная специально для Венского конгресса. Истинной поэзией её, конечно, не назовёшь, так, набор стихотворных строк, необходимых композитору. Назвал я её достаточно претенциозно: «Славный миг».

За ночь они успели подружиться и договориться в первой половине следующего дня встретиться в квартире Бетховена.

Хирург остановился на пороге, прижал сжатую в кулак правую руку к груди и показал оттопыренным пальцем левой ладони сперва вверх, потом вниз.

Таким жестом во времена римского императора Нерона определяли судьбу поверженного на арене гладиатора: если большой палец устремлялся вверх, бойцу даровали жизнь.