Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

Из Италии прибыли мраморные плиты и огромные ящики со статуями скульптора Кановы [114] Канова Антонио (1757—1822) — итальянский скульптор, представитель классицизма. , под которые отводился целый зал. Пристройка же предназначалась для императорской четы, ибо Разумовский, узнав одним из первых о назначаемом конгрессе, намеревался достойно принять её. Ходили слухи о поистине сказочном, поражавшем немыслимой роскошью зале, который предназначалось торжественно открыть 30 декабря. Появление в нём в этот день российской императорской четы и других коронованных особ должно было не только завершить достойно славный 1814 год, но и как бы ознаменовать наступление ещё более славных времён. Предполагалось устроить банкет на более чем семьсот персон.

Около восьми вечера Бетховен вихрем, под чистый серебряный звон колокольчиков, подвешенных к сбруям лошадей, подлетел к дворцу. Сквозь широко распахнутые ворота виднелись шеренги замерших неподвижно лакеев в шитых золотом ливреях. За ними возвышалась долговязая фигура в дипломатической униформе с княжеской звездой на груди. Разумовский, казалось, сомневался, стоит ли ему ещё ждать опоздавших гостей.

Из полутьмы парка вышел хромой человек и униженно протянул изрядно потрёпанную фуражку. Зашевелились ещё какие-то тени, и в отблесках огней факелов на пилонах стали видны изорванные мундиры, костыли и глубокие отпечатки на снегу.

Нищие, от них нигде не скроешься, повсюду нищие. Но внезапно эти несчастные исчезли, словно призраки.

— Бетховен! Ну наконец-то! — Разумовский стоял в воротах. — Я уже почти утратил надежду! Вас очень ждут.

Бетховен подал лакею плащ, цилиндр и трость и небрежно бросил через плечо:

— Я хотел как можно быстрее сочинить новую фортепьянную сонату, дорогой князь, и потому...

— Бетховену не нужно извиняться. Ему всё позволено. — Разумовский низко поклонился. — Это я виноват, ваше императорское величество.

Высокий статный человек благожелательно посмотрел на Бетховена:

— Император всероссийский обращается к вам с нижайшей просьбой.

— Как?.. — Бетховен по привычке поднёс ладонь к уху.

— Ваше императорское величество, — поспешил вмешаться в разговор Разумовский, — движения моих губ уже знакомы господину ван Бетховену, и потому я хотел бы попробовать себя в качестве переводчика. Господин ван Бетховен, устраиваемому мной небольшому празднику должный блеск может придать лишь ваше искусство. Будет выступать балет придворного театра, и мой государь также выразил желание...

— Просьбу, Разумовский, — перебил его император.

— Я уже понял, несмотря на мою глухоту, — подтвердил Бетховен и усмехнулся. — В чём она заключается, ваше императорское величество?

— Если бы вы нам сегодня сыграли, господин ван Бетховен. — Ещё немного, и, наверное, император сказал бы: «согласились бы сыграть».

— Разумеется. Но что именно?

— Ну, во-первых, «Аделаиду», — опять заторопился Разумовский. — Его императорское величество познакомился с ней благодаря вашему покорному слуге, и с тех пор она стала его любимым произведением.

— Не стоит её слишком высоко оценивать, ваше императорское величество. Так, пустячок, юношеская забава. Что ещё?

— В этот раз по желанию его императорского величества канон из «Фиделио» «Мне так чудесно», — вновь ответил за Александра I Разумовский. — Состав тот же, что и на премьере. Разумеется, я также пригласил Умлауфа.

— Конечно, я исполню все пожелания его императорского величества. — Бетховен отвесил короткий поклон.

— Благодарю вас. — Император Александр взял Бетховена за руку. — А теперь пойдёмте, ибо я хочу пройти парадным маршем рядом с победителем при Виттории. Как видите, государи также не чужды честолюбия.

Позднее Бетховен занял место рядом с эрцгерцогом Рудольфом за четвёртым столом.

Тысячи горящих свечей превращали зал в море огня, который отражался нестерпимым блеском в мраморных, увешанных картинами в золочёных рамах стенах. Не менее ослепительно сверкали шитые золотом мундиры, эполеты, аксельбанты, бриллиантовые диадемы и ордена.

Появившийся на сцене Умлауф изогнул спину в глубоком поклоне, сел за рояль, и тут же из-за кулис выпорхнули балерины придворного театра и впереди примадонна.

Бетховен машинально пошевелил рукой, и тут же к нему приблизился один из стоявших вдоль стены лакеев.

— Спасибо. Ничего не нужно.

Короли добивались его благорасположения — по-другому это теперь никак нельзя было назвать, — князья, фельдмаршалы и дипломаты выстраивались в очередь, чтобы пожать руку ему, достигшему высшей цели, ради которой стоило проделать долгий путь с Рейнгассе и терпеть выкрики мальчишек «Шпаниоль! Шпаниоль!», а также пьяные выходки отца. И вот теперь он, отмеченный каиновой печатью, сидел здесь...

Умлауф так старается. Славный добрый малый... Примадонна просто восхитительна, как ловко и быстро она взлетает и как медленно и плавно опускается, подобно умирающей белой птице...

Так, теперь его черёд. Когда он встал, то сразу почувствовал, что все взгляды направлены на него. На сцене он сыграл несколько пассажей, давая понять сиятельной публике, что перед ними «король фортепьяно».

Кивок в сторону кулис, и из-за занавеса немедленно вышел певец. Потерпите, господин Вильд, сперва вступление. А теперь начали.

Теперь аллегро мольто.

«Эти аплодисменты адресованы исключительно вам, господин Вильд. Мой вклад здесь слишком незначителен».

Прекрасно, а теперь сразу же канон из «Фиделио».

Обе певицы уже замерли, сделав книксен, певцы же застыли в поклоне.

Импровизированное вступление, и начинает Марцеллина:

И так далее. Очередь Элеоноры.

Почему певцы и певицы так смущённо смотрят на него? Неужели?..

Внезапно ему показалось, что кто-то мягко, но очень настойчиво поглаживает уши, и вдруг словно открылись ворота, и он всё понял. Он слишком спешил.

Они начали ещё раз и довели канон до конца.

Все снова начали кланяться, и самый изысканный поклон отвесил Бетховен. Он прощался, но не с императорами и королями, а с публичными выступлениями. Ни один из присутствовавших здесь государей не мог ему помочь.

К утру тело его, словно свинцом, налилось усталостью, и он как бы провалился в склеп забвения. Тут кто-то затряс его за плечо:

— Господин ван Бетховен! Господин ван Бетховен!