Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

Бетховен искоса взглянул на Вайсенбаха, подошёл к роялю и взял обеими руками аккорд ля мажор. Затем он заорал:

— Стоит Европа непоколебимо!

Затем последовали октавы и аккорды ре мажор.

— Партия для первого хора, Вайсенбах, — сухо отчеканил он. — Я положил на музыку ваш «Славный миг», но, между нами, это очень плохо.

— Я же вам говорил, Бетховен, что мой Пегас хромает если не на все четыре, то уж точно на две ноги... — Чуть надтреснутый голос Вайсенбаха даже захлебнулся от радости.

— Я знаю праздничную программу конгресса, — что-то прикидывая в уме, сказал Бетховен, задумчиво глядя на замершего в ожидании хирурга. — Бесконечные балы, выезды на охоту, парады, и всё лишь с одной целью: пустить пыль в глаза народу... Ну хорошо. — Он небрежно пролистал текст кантаты. — С точки зрения композиции здесь шесть номеров для смешанного хора, солистов и оркестра. Следовало бы напечатать текст финала и раздать слушателям, пусть подпевают.

— Превосходная идея, Бетховен.

— Слишком уж вы расточаете похвалу коронованным особам. — Бетховен презрительно выпятил толстые губы. — Но понятно, плыть по течению легче...

Он встал в позу и продекламировал:

— А теперь ещё вот. Нет, вот... Если не ошибаюсь, речь идёт здесь о Божьем оке:

— Признайтесь, Вайсенбах, что муза вас так и не посетила, а заодно ответьте: вы умеете играть на фортепьяно?

— Что-что? — Хирург приложил ладонь к уху.

— Вы умеете играть на фортепьяно?

— Никоим образом.

— Вот видите, а я то же самое могу сказать о поэзии. Я даже двух строк не смогу зарифмовать. Тем не менее нам обоим придётся бесстрашно взяться за работу и хорошенько почистить ваш текст, доведя его до блеска.

Когда первые тонкие нити паутины заблестели в лучах не по-осеннему яркого солнца, на стенах и витринах появились афиши, сразу же привлёкшие к себе толпы любопытных.

«По высочайшему повелению во вторник 12 ноября 1814 года в Большом танцевальном зале состоится грандиозный концерт с исполнением следующих произведений господина Людвига ван Бетховена:

Во-первых, новая симфония.

Во-вторых, новая кантата «Славный миг».

В-третьих, новая многоголосая инструментальная композиция, написанная в честь победы Веллингтона в битве при Виттории.

Часть первая: Битва.

Часть вторая: Победная симфония».

В день, когда должен был состояться концерт, Бетховен постарался одеться как можно более изысканно. Тщательно завязать галстук ему снова не удалось, он этого никогда не умел делать, но зато его праздничный голубой сюртук сидел безупречно. На нём не было ни одной пылинки. Нанетта Штрейхер, добрая душа, выгладила сюртук и прошлась по нему щёткой. Через спинку стула был перекинут новый плащ.

Что же он ещё забыл? Правильно, монокль! Так как он уже не мог полагаться на свой слух, то должен был хотя бы, управляя оркестром, видеть каждое движение музыканта.

Он набросил на шею шёлковый шарф, вставил в правый глаз монокль и посмотрел в зеркало. Вроде бы вполне пристойное впечатление. Продано шесть тысяч билетов, значит, людям интересна его музыка...

Время уходить. Пальто, цилиндр, бамбуковая трость — и вперёд... Люди, всё ещё потоком устремлявшиеся в танцевальный зал, почтительно приветствовали его.

Он в ответ вежливо кивал и делал вид, что очень спешит.

— Мы готовы, Умлауф?

— Так точно, мой генерал, — любезно улыбнулся тот.

Почему-то всё вокруг раздражало Бетховена.

— Сколько их величеств сегодня присутствует?

— Нет только лже-Наполеона, зато есть настоящий.

— Это кто же?

— Это вы, Наполеон музыки.

— Чёрт бы вас побрал, Умлауф! — Бетховен даже выпучил глаза от возмущения.

— А что я такого?..

Бетховен сбросил плащ и торопливо провёл ладонью по волосам.

— Ладно, извините, Умлауф. Я просто нервничаю. И потом, мой слух...

— Не беспокойтесь. Я за фортепьяно и буду наготове, господин ван Бетховен.

Стены гигантского танцевального зала даже вздрогнули от аплодисментов, когда Бетховен, быстро пройдя по сцене, взошёл на дирижёрский подиум и поклонился публике. В ложах поражало обилие горностаевых шуб, а бриллианты сверкали не только на монарших звёздах.

Он постучал дирижёрской палочкой. Внимание. Но что-то тревожило и смущало его.

Нет, дело не в слухе. Может быть, кровь, от волнения прилившая к голове и теперь непрерывно стучавшая в висках. Сегодня он слышал лучше, чем обычно, а оркестр играл просто великолепно. Умлауф кивнул ему, изобразив на лице разочарование: дескать, я вам сегодня совсем не нужен, господин ван Бетховен...

Дольче... дольче!.. Пусть сперва начнут гобои, кларнеты и фаготы, постепенно меняя темп — сперва ля, затем до мажор...

Аплодисменты — так, чуть наклониться вправо, влево и особенно верхним ложам. Дальше! Солисты и хор готовы? Сколько они ещё будут настраивать инструменты и сколько мне как «генералиссимусу» ждать? Другую партитуру, Умлауф! Тишина в зрительном зале! И не трогать текст либретто, хватит его листам мелькать, как белым крыльям!

Начали! Хор:

И ещё раз:

Разумеется, в кантате нашлось место не только императору России, но и другим государям.

Не был забыт и император Франц. Ваш голос, госпожа Мильднер.

Фортиссимо!..

Теперь ваш черёд, господин Вильд.

Чушь какая, а как же быть с Французской революцией?

Публика неистовствовала от восторга, а с верхней галереи упал букет красных роз, брошенный рукой её величества российской императрицы.

— Это ещё не всё! Англичане и французы здесь? — крикнул Бетховен приплясывающему на месте Умлауфу. — Готова издающая гром машина?

— Дайте же передышку, господин ван Бетховен... Публика может не выдержать колоссальной мощи этого произведения.

— Чушь... — Бетховен плотнее зажал глазом монокль. — Запускайте!

И вновь потрясённые императрицы и королевы засыпали сцену цветами.

Русский посол Разумовский [113] Разумовский Андрей Кириллович (1752—1836) — светлейший князь, дипломат. В молодости принимал участие в Чесменском сражении. Был послом в Неаполе, Копенгагене и Стокгольме. В 1790 г. — посол в Вене, а в 1801 г. Александр I вновь назначил его послом в Вену. Прославился там своей знаменитой картинной галереей и музыкальными вечерами. В Вене его иронически называли «эрцгерцог Андреас». после торжественного въезда своего императора в Париж получил княжеский титул, и тут же его дворец в Вене превратился в гудящий пчелиный улей. Сотни рабочих придавали ему гораздо более импозантный внешний вид и отделывали по-новому внутренние помещения.