Борис Павленок - Преданный и проданный

Алехан подошёл к Потёмкину, протянул руку:

— Мир, господа, по чести надо бы вам едала поправить, чтоб не совались, куда не зовут, да вина наша: Федька, гадёныш, уговор нарушил. У, стервец, получишь дома гостинца ремённого. Подсаживайтесь, нынче Гришкина курица золотое яичко снесла, запылим вместях, а? А бойцы вы, видать, добрые, особенно ты, кучерявый. Чтой-то я тебя не встречал, по мундиру-то вроде наш, конногвардеец.

— Только на службу вступил.

Шванвич на дворе плескал в лицо из бочки. Приведя себя в порядок, сел на лавку в тени крыльца. Светила луна, из окон ресторана падал красноватый свет. Закрывшегося плащом Шванвича можно было принять не то за подгулявшего офицера, не то за ливрейного возницу, ожидающего хозяина.

На столе собралось достаточно винных бутылей и иной посуды. Алехан поднялся.

— Я, братцы, пойду, мне скоро на пост. А вы?

— Я с тобой. — Иван тоже встал.

— А мы в бильярд сыгранём или в картишки, а? — Григорий глянул на остальных.

— Ты присматривай за Федькой, а то опять в дерьмо вступит, у, сучонок. — Алехан замахнулся. Федька на всякий случай закрылся рукой.

Но Алехан не ударил, вышел с братом.

Из соседнего покоя показался капитан Пассек.

— Вы тут шумели?

— Размялись маленько, — засмеялся Гришка Орлов.

Заметив Потёмкина, Пассек указал на него:

— Господа, рад случаю рекомендовать нашему кумпанству господина Потёмкина, ему сам гетман протежирует.

— Мы уж познакомились, — снова хохотнул Гришка Орлов. — Малый добрый, и кулак что твоя колотушка...

В зал, зажав щёку ладонью, вбежал Алехан. Сквозь пальцы обильно текла кровь — щека от уха до угла рта была рассечена.

— Шванвич, сука, из-за угла...

Екатерина шла по закиданной багряным листом малой тропке вглубь Петергофского парка. Утро было солнечное, но от ночного заморозка лист стал хрустким и жёстко шуршал под ногами. В отдалении двигалась небольшая группа свитских, смеялись, галдели — народ-то молодой. Лицо же Екатерины было скорее печальным, чем задумчивым. Возле сиреневой куртинки, куда её вывела дорожка, старик садовник подрезал ветви. Когда Екатерина поравнялась с ним, он кинул острый и короткий взгляд на её лицо и сказал:

— Тревоги твои напрасны, государыня, всё будет хорошо.

Она удивлённо посмотрела на него.

— Кто ты, старик, и отчего решил, что я тревожусь?

— Имеющий глаза — да увидит, имеющий сердце — да почувствует... Я Ламберти, садовник, изгнанный Елизаветой и нашедший приют у тебя.

— Откуда тебе ведомы мои страхи и сомнения?

— Лицо и глаза человека — это открытая книга, которую не может прочесть только глупый... Я знаю, ты родилась под счастливыми звёздами, и скоро сбудется твоё предназначение.

— В чём оно?

— Тебе светили три короны, и ты не ошиблась, выбрала российскую. Уже недалёк тот день, когда ты будешь ею увенчана.

— Старик, ты колдун или подослан моими врагами?

— Не обижай подозрением, я чист перед тобой. Мне известно расположение твоих звёзд... И не бойся, сударушка, врагов заспинных. Твой главный враг в тебе самой, он страшнее. — Старик нырнул в зелёную гущу сирени и уже оттуда добавил: — Спеши, тебя ждёт сын.

— И это ты знаешь?

Ответом было молчание.

Павлуша встретил её у входа в беседку. Подойдя неслышно и держа шляпу в руке, шаркнул ножкой, поднял на мать глаза.

— Здраствуйте, маменька. — Он приложился губами к её руке.

— Здравствуй, дружок мой. — Екатерина коснулась губами волос сына. — Здоров, весел?

— Всё хорошо, маменька.

— Ты изрядно говоришь по-русски.

— Никита Иванович полагает, что тому, кто взойдёт на престол, нужно знать язык своего народа. — Павлуша тактично отступил в сторону, давая матери пройти.

— О, ты у меня ещё и рыцарь. — Екатерина встрепала волосы сына.

Недовольно поморщившись, Павлуша поправлял изъян в причёске и отвечал:

— Мужчина должен уступить дорогу женщине. Так учит Никита Иванович.

Навстречу из беседки шагнул Панин, с неожиданной лёгкостью неся тучное тело.

— Нижайший поклон, Екатерина Алексеевна, радость вы наша. Дайте ручку, помогу взойти.

— Я сама, Никита Иванович. — Однако руку подала. — Вижу успехи в воспитании сына, он твердит ваши слова, как Священное писание.

— Пекусь, матушка, пекусь денно и нощно, только о нём заботы, только о нём. Садитесь, Екатерина Алексеевна, садитесь, я платочек подстелил, драгоценная.

— Спасибо.

Павлуша стоял в отдалении, неотрывно смотря в лицо матери. Во взгляде не было ничего, кроме холодного любопытства. Никита Иванович предложил:

— Может быть, и ты присядешь с нами, Павлуша?

— Как прикажет маменька.

— Боже, какое послушание! Тебе, чай, с нами будет скучно? Побегай с товарищами, а потом приходи.

— Я попусту бегать не люблю, а пажи мне надоели, маменька. Я лучше к морю сойду, посмотрю на флот. — Лицо сына было спокойно до бесстрастия.

Панин извлёк часы, щёлкнул крышкой.

— Через четверть часа быть здесь, пора на второй фрыштык... Конецкий!

У входа возник поручик-голштинец.

— Экселенц?

— Прогуляйте его высочество к морю, через четверть часа сюда.

— Яволь, экселенц.

Павлуша надел шляпу, аккуратно утвердив на голове, положил руку на эфес шпаги и чинно прошагал к выходу. Екатерина посмотрела ему вслед.

— А не кажется, Пётр Иванович, что от него казармой прусской отдаёт? Влияние папеньки?

— Помилуй Бог, остерегаю как могу, да и, сказать честно, драгоценная, супруг ваш к ребёнку безразличен.

— Уж больно малыш дисциплинирован и учтив, немчик, да и только!

— Екатерина Алексеевна, ненависть к Фридриху вам застит. Что плохого, если я воспитаю в Павлуше драгоценные качества вашего народа — любознательность, прилежание, трудолюбие? Нам бы, россиянам, это, при наших-то просторах да богатстве первой, в свете державой станем, непобедимой навеки.

— Вы, граф, известный германофил и поклонник Фридриха.

— Германию люблю, а в симпатии к Фридриху ошибаетесь. У меня доктрина отношений с Пруссией своя. Иные, как и доверенный ваш Бестужев, военный приоритет хотят иметь, а я полагаю, что дружбой союз ладить надо. Подружившись с дядюшкой Фрицем, мы имели бы союз и в шведах, голландцах, Дании, Англии, глядишь, и турки бы поутихли, и ни одна пушка в Европе без нашего дозвола не стрелила бы.

— Вам это Пётр Фёдорович внушил?

Панин покачал головой.

— Смеётесь, радость моя. У супруга вашего далее того, чтобы отбить у Дании родовой Шлезвиг, фантазия не идёт, ради этого Россию в заклание готовит... Екатерина Алексеевна, дражайшая вы наша, нам бы вот с вами союз заключить! — Панин произнёс это как бы нерешительно, кидая на Екатерину быстрые взгляды. — Ваши ум и проницательность с моим политическим опытом связать, а Павлушу на престол, вот бы для России благо!