Борис Павленок - Преданный и проданный

— Павлуша — царь, а мы — регентский совет?

— Ваш ум — ваше сокровище. — Панин отвесил поклон.

Екатерина иронически усмехнулась, прикрыла веки.

— Сожительство на троне или в постели тож?

— Чувства и уважение к вам мои таковы, что смеяться грех.

— А не грех примерять корону, когда государыня Елизавета ещё жива? На измену государственную толкаете? — Екатерина била беспощадно.

Но и Панин был не ломок, хотя и хитёр.

— Ваше императорское высочество, когда корона хоть на день попадёт в руки Петру, размышлять будет поздно, впору ноги унести. Поверьте, я знаю, что говорю... — Он снова поклонился, и, когда поднял лицо, на нём было сплошное умиление. — Всё это фантазии ленивого ума моего, забыть и наплевать. День какой ласковый, а? Прямо лето... Пройдусь-ка к морю. Не желаете?

— Приятной прогулки, граф, на обратном пути загляните, я сына ещё приласкаю. — Она протянула руку Панину и, когда он откланялся, крикнула: — Васенька! Василий Григорьевич!

В переплёте ветвей мелькнуло лицо Шкурина.

— Я здесь, матушка.

— Кликни Катеньку Воронцову. Да вели дать кофе... Граф, — окликнула она огибающего беседку Панина, — не серчайте, я так устала от плясок возле трона! Надеюсь, мы с вами поладим. — Протянула ему руку.

— Драгоценная моя, вы умница из умниц.

Катенька Воронцова в отличие от сестры Лизки была тщедушна, стройна, но лицом тоже простовата. Глаза имела прекрасные и умные, а вот нос подгулял — крупный и плебейски бесформенный. Держалась выученно, прямо, несла себя горделиво и даже надменно. Войдя в беседку, шагнула к Екатерине и обняла вовсе не протокольным образом.

— Извини, Като, я припозднилась, к выходу не успела — дома был разговор, который мне хотелось дослушать, я расскажу потом. Обещанных тебе Бейля и Монтескье привезла, а сверх того прихватила мадам Совинье. Завтра мне доставят Монтеня и Вольтера, заказала Дидро. Так что читай, дорогая...

— Ну, затараторила, сорока... Я не выберусь ещё из германской истории, застряла на десятом томе.

— Тебе ли, Като, читать историю? Настал час делать её, — произнесла Воронцова несколько напыщенно.

— Каламбур?

— Поневоле... Сегодня Лизка болтала, что супруг твой поклялся взять её в жёны, как взойдёт на престол.

— Гарем восхотел завести?

— Кабы так, а то тебя в монастырь или, хуже того, в крепость, заточение.

— Крепость — это нечто новое... Боже Святый, Мать Богородица, дайте силы. — Екатерина подняла глаза к небу. — Я проклинаю тот день, когда покинула родительский кров. Мне предлагают самой сесть на трон, прочат в мужья идиота — принца Иванушку, навязывают регентство с постельными услугами... Клубок змей вьётся у трона. Знаешь, Катенька, я боюсь сойти с ума.

— Но, Като, надо что-то делать! Может, вам с Павлушей бежать за границу?.. Может, припасть к стопам её императорского величества и просить защиты? Может, наконец, соберём кружок друзей, чтоб было на кого опереться... Но что-то надо делать!

— Я устала, Катенька, от доносов, подозрений, оскорблений, и я ничего не стану делать, положусь на волю Божью.

— Но это самоубийственно, Като!

— Кто знает, Катенька, кто знает... Давай будем пить кофе и поговорим о книгах. Кстати, бумаги, перьев, чернил привезла?

— Всё отдала Васеньке Шкурину, он припрятал. И всё же, всё же... — Катенька огляделась и, склонившись к самому уху Екатерины, сообщила: — Я тебе не с пустого советую. Мой муж, Дашков, и его товарищи образовали кружок в твою поддержку. Милая Като, есть люди, которые... Одно твоё слово, только слово!..

Екатерина насторожилась, серьёзно посмотрела в глаза подружки, они блестели по-девчоночьи возбуждённо и восторженно.

— Катенька, в вас ещё детство играет, вы начитались книг о заговорах.

— Но, Като...

— Прекратим этот разговор. И не занимайтесь опасными глупостями.

На исходе осени, когда в просветлённом чернолесье воздух стал чист и звонок, а под лапами елей легли синие до черноты тени, когда хрусткое серебро затянуло лужицы, Екатерина возвращалась с охоты и, как всегда, любя одиночество, умчалась вперёд от свиты. У стремени слева болтался убитый заяц, притороченный к седлу, справа в тороках пистолеты — мало ли какая напасть случится. И то — на одном повороте лесной дороги стояла коляска, запряжённая парой коней. Одинокая мужская фигура — шляпа, надвинутая на лицо, плащ — горбилась в кошеве. Екатерина осадила коня — можно бы объехать, да поди проберись сквозь корявую плетень еловых лап и серых стволов. А может, завернуть назад, ближе к свите? Но её уже заметили.

— Екатерина Алексеевна, не пугайтесь, свои. — Мужчина сдёрнул шляпу и резко выпрыгнул из коляски. — Это я, Разумовский.

Она, успокаиваясь и успокаивая коня, спросила:

— Что за причуда такая — пугать на дороге? Я уж было за пистолетом потянулась.

Подойдя, он поклонился и положил ладонь на стремя.

— Я так и думал, что перехвачу вас, часа два сторожу. Не надо, чтобы нас видели вместе, буду краток: Бестужеву наконец предъявлено обвинение. Глупо, преподло и неопровержимо.

— Чем же верный слуга не угодил госпоже?

— Будто преднамеренно ссорил вас и великого князя с императрицей, чтобы лишить его права наследовать корону. Также вменено, что всячески унижал достоинство Елизаветы в глазах других правителей Европы.

— Господи, какой бред...

— Мало того, желал императрице смерти и сговаривал Апраксина отдать победу в войне Фридриху.

— И это Бестужеву! Да раньше солнце повернёт с заката на восход, чем Бестужев хоть шаг сделает против российского престола!

Разумовский усмехнулся:

— Нелепицу, как и правду, не докажешь, оттого Шуваловым и удалось свалить Бестужева. Хуже, что ваше имя приплетают к нему. Ежели хоть намёки какие — предайте огню. Пётр сейчас вовсе залютует против вас. Вам наказано безвыездно жить в Петергофе.

— А мне и спокойнее вдали от мужа, — беззаботно отмахнулась Екатерина.

— Как говорят у нас на Украине, лыха не страшись, а и не приманивай, всё хуже, чем кажется. — Разумовский оставался серьёзным и шутливого тона Екатерины не принял. — Я в Петергофе гвардейский наряд удвоил.

— Почто такая забота, граф?

— Только из любви к вам, красавица наша да разумница. — Он отвесил поклон, явно иронизируя.

— Полно комплименты метать.

— А вы подумайте, кого ж нам и любить, — не дай бог, помрёт матушка Елизавета да взойдёт на престол Петруша. На кого надеяться — на Лизку Воронцову, на голштинцев, что мухами облепили наследника?.. Только вы да Павлуша. Так что мы вашу руку держим, наисветлейшая.

— Меня всё это не заботит, — снова отмахнулась Екатерина.

— Извините, мадам, но вы пленница истории, мы на вас рассчитываем — и я, и Бестужев, и Панин, о, бачьте, яки разны кони в одной упряжке. — Разумовский, чтобы снять перегородку, непрерывно воздвигаемую Екатериной, перешёл на украинский говор, прикинулся этаким простачком, который сболтнул — и не более того.