Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

При последнем такте, благозвучные голоса пели всё тише, подобно стае дроздов, улетающих и исчезающих вдали.

Праздник этим и кончился. Для тайного концерта, даваемого отшельником в своей пустыне, и это было уже вовсе не дурно.

Он спал в эту ночь крепко, решив отражать шалость шалостью.

На другое утро, – это было, как известно, то знаменитое воскресенье, в которое король оставался в Марли, чтобы быть там у обедни, – он начал свой обыкновенный образ жизни, но около того часа, когда обыкновенно начинались действия маленькой почты, он начал также и свои.

Сложив бумагу, в которой он ничего не написал и надеясь, что его резвушки подсматривают за ним через какие-нибудь отверстия, незаметные для его собственных глаз, положил он её для виду на мраморный ночной столик, поднял шум, чтоб показать, что он выходит и отворив дверь, опять её затворил, но не вышел из комнаты, а спрятался за драпировкой, служившей портьерой.

Его ожидание было не очень продолжительно; он был любопытен, но шалуны ему в этом не уступали; они также с нетерпением хотели узнать, о чем он будет их просить.

Вскоре послышался треск в стене, около изголовья постели.

Вставка, на которую никаким образом нельзя было подумать, так она там была – настолько она была малозаметна, прочна и аккуратна, – не считая уже того, что обои были гобеленами, изображавшими Невинность, руководимую Добродетелью, – начала не то, чтоб отворяться как дверь, но входить внутрь, как в выемку.

Потом, когда место было достаточно расширено, послышалось шуршание шелкового платья, протянулась маленькая ручка, потом локоть, затем голова, от которой коварный кавалер заметил только роскошные волосы, такт как она была обернута к нему спиной, и стенная волшебница, на которой он узнал платье, виденное им в саду, приблизилась на цыпочках своих маленьких ног к мраморному столику.

Смотреть на это было восхитительно.

Она протягивала руку, её пальцы уже касались изменнической бумаги, вероломной приманки голубей.

– Ай!..

Она почувствовала, что была поймана; так же ловко и так же проворно, как и она, Ален схватит руку протянутую ею к бумаге.

– Ах!.. – вскричала она, стараясь скрыть от него свое лицо и освободиться из его объятий. – Пощадите!.. – сказала она.

Она просила это так мило, что действительно было бы жестоко с его стороны не исполнить её просьбы.

Но он поступил также рыцарски жестоко, так как он преклонил одно колено и поднес к своим губам пойманную им ручку.

– Простите меня также! – сказал он:

В это мгновение и ловким движением, он увидел наконец лицо, которое так старательно от него скрывали.

– М-lle де Бовё!..

– Ах! но сударь, – вскричала она, указав ему на просвет стены, её пропустивший: – Я не одна!

Я думаю, что сперва он покушался ей ответить: «Тем хуже!..», но во всяком случае, он удержался и сказал:

– Ну что же! Я хочу познакомиться со всеми вами!..

– О, кавалер, – умоляла она опять, – позвольте мне уйти, прошу вас!

– Нет! нет!.. – сказал он, – оставайтесь или позвольте мне следовать за вами.

– Ах! это очень дурно!.. Боже мой!.. Боже мой!..

– Не говорите этого, я остался бы, потому что я не желаю ничего сделать такого, что могло бы быть вам неприятным… Но, – прибавил он, снова прикладывая свои губы к маленькой дрожащей ручке, – вы образовали против меня заговор, и справедливость требует, чтоб я узнал его соучастниц.

– В самом деле?..

– Ах! подумайте, вы меня спрашивали, чего я желаю… И так! я желаю видеть волшебниц, которым я обязан стольким вниманием и к которым меня привязывает признательность.

– По крайней мере, позвольте мне их предупредить.

– Нет, вы ускользнёте от меня.

– Ах! решительно, это очень скверно!..

– Мы считали вас несчастным, покинутым. Я вас видела таким страдающим!..

– Я не забыл этого посещения, точно также как и ваших добрых взглядов!..

– Тогда мои подруги и я согласились прийти к вам на помощь, так как одна из наших же товарок причинила вам зло, наше дело было его исправить…

– И вы оказывали мне все эти сюрпризы, всё это деликатное внимание!.. За которые вы не хотите даже позволить мне вас отблагодарить!?..

В третий раз он покрыл поцелуями маленькую ручку.

– Вы слишком уж меня благодарите, – сказала она шутливо, пробуя отнять у него свою руку.

Не будучи же в состоянии её отнять у него, хотя он держал её очень слабо, она приблизила свою голову к открытой перегородке и закричала:

– Mesdemoiselles, он желает вас видеть и не хочет меня выпускать!

В тоже время, они оба вошли в комнату, откуда она пришла, и которая была полным повторением его собственной комнаты.

Дом, показавшийся ему таким узким, был двойной!

Их было трое! – Волк в овчарне. – Эти барышни не так просты! – Проворнее!

Сколько же было соучастниц?

Читатель, вероятно, уже угадал: Урания де-Бовё, первая; Анаиса де-Понс, вторая; Клоринда де-Сурди, третья.

Интересно было посмотреть на прекрасных шалуний, пойманных в западню и стыдящихся более реальных преступников.

Трио было восхитительное; герой этой комедии не уставал ими любоваться.

– Ах! как это дурно, милостивый государь, – сказала наконец Анаиса де-Понс. – Посмотрите, в какое затруднение вы нас поставили!

– И после того уверяют, что одни женщины любопытны! – сказала Клоринда, в свою очередь, расхрабрившись.

– Во всяком случае, – возразил похититель, – на этот раз, в противность нравоучению, любопытство будет вознаграждено, а не наказано.

Он также любезно поцеловал руки у двух соучастниц, как он поцеловал руку главной виновницы всего этого романа.

Последняя, самая застенчивая и самая смущенная из них трех, неизвестно по какой причине, до сих пор молчала, внимательно смотря на всё случившееся, а в особенности на кавалера.

– Теперь, сударь, – сказала она ему умоляющим голосом, – вы знаете то, что вам хотелось знать, вы знаете или узнаете виновных… будьте благоразумны, и если вы действительно имеете какое-нибудь уважение к нашим добрым намерениям, то докажите это.

– Именно этого я и желаю! – отвечал он в свою очередь, бросая на нее веселый и многозначительный взгляд.

– Ну, а теперь уходите; ступайте к себе.