Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

Оказывается, муж этой женщины тоже вывозил мусор, но ехал на первой повозке. Как и Прасковья Яковлевна, эта женщина, держась в сторонке, незаметно шла следом за повозкой и так следовала аж до места выгрузки. Но им повсюду встречались немцы, и у нее не было никакой возможности приблизиться к мужу. То же повторилось и на обратном пути. Женщина сопровождала возвращающуюся повозку, идя по тротуару, и вдруг увидела под ногами паспорт. Конечно, подняла его. А посмотрев на фотографию, узнала молодую женщину, которая целый день оставалась у ворот тюрьмы, раздавая пленным еду и громко выкрикивая имя своего отца.

Счастливая случайность! Рука судьбы! Что было бы, если бы утерянный паспорт подняли немцы? Даже страшно подумать.

Слушая рассказ этой женщины, Прасковья Яковлевна прикрыла глаза, ибо только теперь со всей ясностью поняла, что она предприняла, как рисковала и чем это могло закончиться в случае неудачи.

— Как вам повезло, что вы на минуту выпали из поля зрения немцев и смогли ускользнуть! — между тем говорила женщина. — Как вам это удалось? А? Как вам вообще удалось вырваться из этого кольца?

— Да-да, — отвечала Прасковья Яковлевна. — Просто повезло… Сама удивляюсь.

— После вашего побега там такое поднялось, что описать невозможно! Немцы поставили на ноги весь лагерь, началась стрельба, обыскивали всех встречных, район сразу же оцепили. Мне пришлось уйти, иначе было бы хуже.

Слушать дальше этот страшный рассказ у Прасковьи Яковлевны не осталось сил, она побледнела и почувствовала, что сейчас у нее разорвется сердце. Видно, это не укрылось и от глаз ее спасительницы.

— Так вот каков твой отец! — воскликнула женщина, посматривая в сторону Якова Алексеевича. — Ладно, ладно, беги, корми его! А мне еще раз придется идти за мужем, может во второй раз повезет, — с горячей надеждой сказала она и подтолкнула Прасковью Яковлевну вперед. — Береги теперь своего отца!

— Ага! — кивнула Прасковья Яковлевна. — Спасибо вам, — и она прижала крепче к груди вновь обретенный паспорт.

Какое там завтракать? После такого события их с отцом вновь поднял на ноги страх и погнал вперед.

— В дороге поедим, — и Прасковья Яковлевна поведала отцу приключение со своим паспортом.

— Это же хорошо, что ты не знала о потере, — заметил ее отец. — Иначе сгорела бы от страха, и ничего бы у нас не получилось.

— Возможно, чего теперь гадать, — унимая дрожь, сказала Прасковья Яковлевна. — Все обошлось.

— Но Бог все-таки существует, — перекрестился Яков Алексеевич.

И все же, если взять в целом, обратная дорога показалась Прасковье Яковлевне длиннее и тяжелее. Ноги вроде как-то адаптировались к нагрузкам и не так болели, как во второй день, но общая усталость давала о себе знать. И хоть Прасковья Яковлевна теперь шла без своего узелка, ее плечи оттягивала вниз непонятная сила, спина гнулась вперед, пополам ломило поясницу.

Когда они подошли к Илларионову, солнце еще стояло высоко, ведь их путешествие началось очень рано. Поэтому можно было бы пройти по шпалам мимо и ближе подойти к родному Славгороду. Но хотелось забрать свои сапоги у той женщины, которая предоставила Прасковье Яковлевне ночлег в первую ночь, а потом снабдила калошами.

Женщина оказалась дома. Операция по смене обуви забрала не больше десяти минут. К радости Прасковьи Яковлевны, отечность ее ног немного уменьшилась, что позволило влезть в свои старые сапоги. Яков Алексеевич, обласканный этой женщиной словами поздравлений, тем временем присел на завалинке и, прикрыв глаза, всеми фибрами естества вдыхал свежий вечерний воздух, улавливая от земли предсказания о будущей зиме и о видах на новый урожай. Он был хлеборобом от бога, и, взяв с поля горсть землицы, растерев и понюхав ее, мог сказать, что на этом поле лучше всего посеять и какой в этом году эта культура принесет урожай.

Затем они тронулись в дальнейший путь. Кажется, эта завалинка, этот неспешно втянутый в себя воздух полей, произвели в беглеце чудо — он перестал ощущать себя человеком, бегущим из плена, он почуял себя частью земли и этих далей. Лучи его глаз словно обняли родные просторы с их холмами и оврагами, словно согрели их перед зимой и этим горьким вражеским засильем, словно приказали Якову Алексеевичу выстоять, выдержать и взрывы, и потрясения и сохранить себя, чтобы взлелеять на земле еще не один урожай.

— Ну что, дочка, — остановился он, выйдя со двора. — Теперь я поведу тебя. Идти по шпалам далеко. Тут можно добраться напрямик, полями. Пошли?

— Пошли, — согласилась Прасковья Яковлевна.

К вечеру они пришли в какой-то хуторок, затерянный в степях. Попросились на ночевку, и тут же нашли у безотказных людей приют, горячий ужин и постель на полу из ароматной свежей соломы. В эту ночь Яков Алексеевич, наконец, спал, и даже утром проснулся чуть позже обычного. Но Прасковья Яковлевна не волновалась — накануне они преодолели гораздо больше половины пути, так что запас по времени у них оставался.

— Сегодня мы будем дома, — мечтательно сказал Яков Алексеевич, вновь ударив посохом о твердь дороги, на которую они вышли, когда покинули последний ночлег в чужом доме.

— Еще один рывок, — отозвалась Прасковья Яковлевна.

Конечно, полями идти было труднее из-за травяного сухостоя и рытвин, и путники часто присаживались отдыхать то на сваленные в кучи сухие будыли подсолнечника, то на стебли кукурузы. Подпитывали себя тоже дарами полей: щелкали сухие семечки подсолнечника, ели оброненную при сборе урожая морковь, и даже на обед запекли в костерке несколько картофелин и разломленную на куски свеколку.

— Не даст мать-земля землепашцам помереть с голоду, — приговаривал Яков Алексеевич, посыпая солью запеченный картофель. — Накормит. А вот хоть бы это можно было бы съесть, — и он потянул с земли какой-то стебель, на который Прасковья Яковлевна не обратила бы внимания. — Тоже годится при случае.

Их проход от места последнего ночлега до дома можно было бы считать почти легким, если бы Прасковья Яковлевна не почувствовала, что натерла внутреннюю сторону бедер, так что дойдя до славгородской станции, уже не могла ступить шагу.

— Я не могу идти дальше, — призналась она.

— Тут немного осталось, менее трех километров, крепись, потерпи, — просил ее отец.

Прасковья Яковлевна крепилась, но чувствовала, что потертости начали покрываться влагой, увеличивающей трение и усиливающей боль при ходьбе. Путники как можно больше спрямляли путь, после вокзала взяли чуть правее, чтобы из-за станционного бугра выйти на свой конец села. Но Прасковья Яковлевна, измученная болью, уже просто кричала при каждом шаге.

— Папаша, идите домой сами. Скажите хлопчикам, пусть возьмут тачку и приедут за мной. Я не дойду сама, — просила она.