Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

У Ольги Пантелеевны хоть и был муж, причем умница и красавец, но он сильно пил и в семье был даже не тираном, а садистом, истязателем, так что она не прожила с ним, а промучилась. Он до полусмерти избивал ее и детей.

Особенно доставалось Семену, самому младшему. Однажды отец за что-то покрутил ему уши до синяков. Липка Пантелеевна это заметила и сильно накричала на Макара. Но он не внял ее словам. Опять руки распускал. Тогда отчаянная женщина встретила его за селом, когда он ехал на двуколке, на ходу перехватила вожжи, остановила. Затем выхватила из-за пояса арапник, который всегда носила с собой, и лупила Макара, пока тот ни упал. После этого случая он чуток остепенился. Да сколько раз ему перепадало от Липки Пантелеевны! Лупила она начальственного свояка исправно и старательно. А все равно он оставался несносным человеком. Ольга Пантелеевна уже и преклонные годы повторяла, что вздохнула свободно только после его смерти.

А Липка Пантелеевна была боевой, очень самостоятельной, обижать себя никому не позволяла. Но и за любовь умела воздать — отблагодарить верностью и преданностью.

Роста она была чуть ниже среднего, худощавая, болезненная — сильно страдала грыжей, появившейся от тяжелой работы. Как и ее старшая сестра Наталья, выделялась опрятностью и чистоплотностью — все у нее было выстирано, отремонтировано и отутюжено. Прасковья Яковлевна рассказывала, что ее вещи пахли необычайной свежестью, сухими травами. И мужа Евлампия Пантелеевна держала в чистоте, и детей к этому приучила. Во всем это была обыкновенная сельская женщина, трудолюбивая и знавшая тяготы крестьянских забот, несмотря на то, что выросла не в крестьянской среде. Но выйдя замуж за Якова Алексеевича, она попала в новое окружение и всецело отдалась ему.

А вот характер имела особенный — отличалась настойчивостью, решительностью и упорством. Не боялась принимать решения и нести за них ответственность. По самоощущениям была кормилицей, наставницей и защитницей. Умела высказать свою мысль, отстоять ее, наметить практические шаги к достижению цели. Она не терпела несправедливости, неправды, грубой силы и всеми силами боролась с их проявлениями. Боролась отчаянно, порой могла пойти с кулаками на противника.

Для примера можно привести известный в роду Прасковьи Яковлевны случай, произошедший сразу после обобществления скотины.

Колхозное стадо пасли около кирпичного ставка. Там было просторно, вдоль речки Осокоревки простирались роскошные луга, полные целинных трав. Дней через десять после передачи коровки в колхоз, чуть придя в себя от первого приступа горя, Евлампия Пантелеевна затужила по своей Зорьке, домашней кормилице.

— Не вздумай, Липа, выкинуть какое-нибудь коленце, — предостерегал и даже просил жену Яков Алексеевич, видя ее маету и скорбь по потерянному хозяйству. — Ты еще не знаешь, на что они способны. Радуйся, что мы живы-здоровы остались.

— Бандиты к власти пришли, — ворчала упрямая женщина, долго не вдаваясь в подробности большой политики.

— Власть всегда одинакова, — пояснял ей муж. — Она существует для государства. А для народа важна местная власть, вот тут получается заминка. Тут ты права — всякий сброд в управление пробрался.

Более упрямой женщины, чем жена сельского агронома, в Славгороде не было. Тяжело у нее на душе, значит, она не отказывает себе в печали, радостно — радуется, хочется чего-то — делает.

— Пойдем, дочка, к пруду. Хоть посмотрим на нашу Зорьку. Как она там? — сказала она дочке Прасковье.

Прасковья Яковлевна на то время была уже подростком, надежным работником, помощницей в хозяйстве.

— Пошли, — поддержала она свою энергичную мать.

Дело происходило под вечер. По небу плыли редкие облака, подсвеченные садящимся солнцем. Разморенные зноем коровы, тяжело неся наполненные молоком вымена, лениво пощипывали траву. Зорьку Евлампия Пантелеевна увидела сразу.

— Вон наша красавица! — показала дочке.

— Ага, — обрадованная девочка спряталась за шиповниковым кустом, росшим на склоне холма, и оттуда наблюдала за стадом.

Коровка, еще не привыкшая к новому стаду, паслась в стороне, как сиротка.

— Зоря, Зоря, — тихо позвала ее Прасковья из-за куста.

Коровка услышала родной голосок и подняла голову, на миг замерла, словно на что-то решаясь, а потом быстро побежала туда, где ниже по склону, почти у самой речки, стояла ее хозяйка.

— Пошла, — тронула Евлампия Пантелеевна свою любимицу мужниным разукрашенным батожком.

Евлампия Пантелеевна с дочкой выгнали корову на дорогу и заспешили домой. Добираться им предстояло на противоположный конец села, это чуть больше километра. Незаметно не пройдешь. И тут их увидел местный комсомолец Алексей Михайлович Иванов, проходя мимо.

— Назад! — закричал он и чуть не вскочил верхом на корову, стараясь ухватить ее за рога и вернуть в колхозное стадо.

— Отойди, чума… — со скрытой угрозой предупредила его Евлампия Пантелеевна. — Не то — я за себя не отвечаю!

— Вы что делаете? — кричал активист. — Вы разрушаете колхоз. Сюда, люди!

Евлампия Пантелеевна размахнулась и ударила его батогом. Потом еще раз, еще раз.

— Отойди, паскуда, а то забью, мне все равно! — старалась угрозами отогнать комсомольца.

— Кулаки грабят! Держи их! — заорал он еще пуще, но никто к нему на помощь не торопился.

— Гони, Паша, Зорьку домой, — решительно сказала дочке Евлампия Пантелеевна, вырываясь из объятий самозваного радетеля за колхозное добро, который старался заломить ей руки и отобрать батог.

Защищаясь, женщина вошла в раж и хлестала напавшего на нее человека без сожаления, не сдерживая руки, пока тот не упал. Убедившись, что он живой, лишь притворился мертвым, чтобы его больше не тузили, она плюнула сверху и пошла вслед за дочкой.

Пригнали Зорьку домой без дальнейших приключений. Евлампия Пантелеевна вымыла ей вымя, вынесла низенький табурет, чистое ведро и села доить. Сюда-туда дойками вертит, сжимает их и дергает, а молока нет. Да что такое? Она помяла дойки, помассировала. Нет, не помогает. Испугалась Зорька воинственного ревнителя колхозов, который хотел оседлать ее, и от стресса у нее пропало желание отдавать молоко.

— Беги быстренько за огород и насобирай мяты, — попросила Евлампия Пантелеевна младшего сына Петра. — А ты, дочка, готовь кипяток, запарим зелье для Зорьки.

Напоили корову теплым отваром мяты, успокоили и через два часа сдоили. Роскошествовала Зорька в последний раз дома несколько дней, но все равно пришлось отвести ее назад — Якову Алексеевичу снова начали угрожать узилищем и Сибирью.