Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

Выбежав за пределы поселка, какое-то время он скрывался в посадке, потом приметил в поле стог соломы и перекочевал в него. Там выбрал сухой участок, зарылся и заночевал. Так скитался дня четыре. Только потом к вечеру пришел домой. Все каратели уже ушли из села, убитые были похоронены, и своего отца он больше не увидел.

Через день-два его вызвали в комендатуру и предложили написать заявление о согласии работать на великий Рейх — предупредили, что в случае отказа расстреляют и его мать. Он написал. Инструкции, как ему отныне вести себя и чем заниматься, давали устно.

На старости Георгий Прокофьевич клялся своей младшей племяннице, что после ухода немцев никто его в течение всей жизни не беспокоил и никакого зла своей стране он не сделал. Возможно, хотя автор этих строк убеждена, что это ложь. Ненависть его к своей стране была такой стойкой и отравляла воздух вокруг него настолько сильно, что одно это уже было немалым злом. Но откуда это в нем взялось, такое пережившем; кто поддерживал в нем это тление и за счет чего оно происходило — это осталось тайной.

— Подобных случаев тогда было очень много. Вот и моих братьев заставляли писать такие заявления, хотя им удалось уклониться от этого. Они ведь были постарше Георгия Прокофьевича. К тому же на момент вербовки у них уже не было родителей, так что бояться было не за кого. Других таких историй я с полной достоверностью, то есть услышанных из первых уст, не знаю, ибо не занималась специально их собиранием, но даже и по этим примерам видна закономерность того, как работал механизм создания скрытых врагов, — рассказывала Прасковья Яковлевна.

Эти заявления, оставленные почти детьми в местных канцеляриях VI отделения Главного управления имперской безопасности (РСХА), вовсе не безобидны, ибо не теряют силу со смертью тех, кто их подписал, а переходят на детей и внуков, множась со временем невероятно. Так что война оставила после себя тяжелое наследие. Скрытые враги, совершенствуя свои структуры, гнездятся теперь в пятой колонне, в обществах по борьбе за права человека, в различных молодежных субкультурах (типа готов и эмо), в либеральных кругах, в среде диссидентов, писателей, музейных работников и просто среди тех, кто живет благодаря мужеству советских солдат.

Вот из таких и подобных им ситуаций вырастали эти диффузные силы мелких, но многочисленных вредителей. Они совершали преступления перед своим народом то ли по непониманию ситуации, то ли из страха, то ли по убеждению и помогали фашистам поддерживать оккупационный режим, выматывать силы из советских людей, сеяли в их рядах дезинформацию и панику. И во всех смыслах мешали приближающемуся фронту.

А уж как они действуют теперь — это отдельный разговор.

Фактически расстрел начался гораздо раньше того дня, когда по мирным славгородцам ударили из пулеметов. Ведь убивают не только пули. Прасковья Яковлевна помнила назойливую фашистскую пропаганду, начавшуюся с первого дня оккупации и выливающуюся на них обильными потоками. Захватчики твердили о трусливости советских солдат, о миллионах сдавшихся в плен предателей и о слабости Красной Армии, вынужденной отступать. «Никто вас не защитит!» — повторяли они в листовках и по радио, и эти слова действовали как яд, лишали осиротевшее население всяких чаяний, и, конечно, силы и воли к сопротивлению.

Да, первые ошеломительные недели войны были таковы, что в фашистский плен попало немало советских воинов. Но они не сдавались врагу, а сражались с ним до последнего и попадали в плен в бессознательном состоянии, раненные, контуженные, измотанные неразберихой, оставшиеся без боеприпасов. Причем случалось это после кровопролитных боев, где врагу наносились ощутимые удары!

Доказательств этому тогда, когда шла война, взять было негде, и пленные, возвращающиеся домой после побегов, оставались оболганными и униженными, хотя много героического могли бы рассказать — и рассказывали — о якобы проигранных боях, о своем участии в них. Но теперь мы знаем правду — о войне написано много воспоминаний и исследований. Проигранных боев не бывает — любой бой умаляет силы противника. Ради истинности сказанного приведу лишь один пример.

Начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Франц Гальдер в своем дневнике 26 июня 1941 года записал: «Группа армий "Юг" медленно продвигается вперед, к сожалению, неся значительные потери. У противника, действующего против группы армий "Юг", отмечается твердое и энергичное руководство». На следующий день, 27 июня, он отмечал: «На фронте… события развиваются совсем не так, как намечается в высших штабах». Приблизительно через месяц, 11 июля 1941 года, он продолжал: «Командование противника действует энергично и умело. Противник сражается ожесточенно и фанатически. Наши танковые соединения понесли значительные потери в личном составе и материальной части. Войска устали», а еще через неделю: «Войска сильно измотаны… Боевой состав постепенно сокращается…».

Вот так.

Но, как говорят наши нынешние заклятые «друзья» англосаксы — every acquisition is a loss and every loss is an acquisition — каждое приобретение есть потеря и каждая потеря есть приобретение. В стиле ленинской диалектики это приблизительно звучит так: любой процесс имеет свое начало, развитие и завершение — так было и с советской обороной, перешедшей затем в наступление и в победу. Но все эти стадии надо было пройти, и выстоять в них… И попадание советских солдат в плен было, увы, одним из неизбежных этапов этого доблестного пути. Зато они выжили, и многие вернулись в строй, продолжая борьбу.

Так было, например, с Яковом Алексеевичем, опытным солдатом, воевавшим с немцами не первый раз, прошедшим фронта империалистической войны и оставшимся ни разу не раненным. Он был физически крепким, выносливым и настойчивым человеком. И, несмотря на трудное вхождение в послеоктябрьскую жизнь, преданным великой идее социализма, которую успел понять и оценить.

Он был готов к дальнейшей борьбе, для чего и рискнул на побег. И чисто по-мужски хотел дальше бить врага, как можно хотеть довести до конца внезапно прерванное занятие. Разве же это был пленный человек? Это был человек, урезанный в возможностях делать то, к чему стремилась душа. Но дух его пленным не был.

Так было и с Борисом Павловичем, плененным в Севастопольском котле, где погибнуть было делом плевым и более всего бесперспективным. Он потом совершил чистое безумие — бежал на ходу поезда, причем невесть на что рассчитывая, ведь вокруг были немцы, а фронт находился далеко на востоке. Но выжил и потом сражался до конца войны!