Доминго Сармьенто - Факундо

Существуют предположения о связи членов «Майской ассоциации» с военно-политическим заговором против Росаса, вылившимся в 1839 г. в «Восстание Юга». Ввиду неминуемой расправы всем членам «Майской ассоциации» приходится эмигрировать в провинции и соседние страны.

Эмигрировавший в столицу Уругвая Монтевидео Альберди создал там отделение Ассоциации, в которое вошли Бартоломе Митре (1821—1906), будущий соратник Сармьенто, президент страны и крупный историк, Хуан Мариа Гутьеррес, Хосе Мармоль и видные уругвайские деятели культуры. Продолжают создаваться провинциальные филиалы и в самой Аргентине. Ставший впоследствии также соратником Сармьенто и извест­ным историком, тогда молодой писатель Висенте Фидель Лопес основал подобный филиал в Кордове. В Тукумане его возглавил молодой губернатор-унитарий Марко Авельянеда. Наконец, Мануэль Кирога Росас соз­дает в столице провинции Сан-Хуан отделение, куда привлекает, помимо других, и Сармьенто. Идеи «Майской ассоциации» и становятся пита­тельной средой, взращивающей талант и боевой дух Сармьенто. Но в сравнении с основателями-романтиками, как уже отмечалось, он сделает следующий логический шаг в развитии их программы, шаг, который об­наружит всю сложность, неоднозначность и скрытый драматизм истори­ческого процесса, в очередной раз рушащего утопические проекты, точ­но так же, как это произошло с проектами «поколения Мая».

К тому времени уже 27-летний Доминго Фаустино Сармьенто (при рождении он был наречен Валентином Фаустино Сармьенто, но в семье его звали по имени Св. Доминго) прошел большую школу жизненной практики, отличную от академических занятий и литературных споров молодых романтиков из Буэнос-Айреса. Родился Сармьенто в старинной семье, история которой восходила ко временам конкисты Чили. Отец его, Хосе Клементе, был креолом испанских корней, мать, Паула Альбаррасин, происходила из испано-мавританского рода. Временами семья жила в крайней бедности, дом держался благодаря упорному труду матери, которой рано начал помогать Доминго Фаустино, пятый ребенок в семье. Сармьенто писал: «С пятнадцати лет я стал главой семьи... никогда не признавал ничьего авторитета и всегда уповал на самого себя...» [464]Отец Сармьенто, типичный креол по характеру, великодушный и непрактич­ный, с самого начала Майской революции стал восторженным привер­женцем патриотических идей, на стороне Сан-Мартина участвовал в зна­менитом сражении при Чакабуко в Чили в 1817 г., на родину вернулся со славой и с пленными испанскими военными и был прозван за красно­речие «матерью-родиной». Отец пытался разными способами наладить учебу Доминго Фаустино, добиться государственной стипендии, чтобы сын стал «полезным Америке», писал о нем Бернардино Ривадавиа, од­нако безрезультатно. Учился Сармьенто урывками, хотя способностями обладал незаурядными. В «Факундо» Сармьенто вспоминает учителей братьев Родригесов, приехавших в Сан-Хуан из Буэнос-Айреса и создав­ших там новую по духу «Школу родины», где господствовал дух идей Просвещения, республиканизма, патриотизма. Сармьенто за успехи был отмечен ими особо: ему как «первому гражданину класса» было соору­жено специальное высокое кресло, возвышавшееся над остальными.

Вперемежку с учебой Сармьенто служил в торговых лавках, был по­мощником типографа, в 15 лет открыл собственную школу, где обучал чтению семерых петиметров из обеспеченных семейств. Учеба и труд прерывались военными авантюрами, как это было в жизни почти всех аргентинцев того времени. В 1828 г. его рекрутируют в федералистское ополчение, но Сармьенто решительно отказывается от службы, за что его приказано выпороть, как необъезженного конька. Неизвестно, подвергся ли он этому наказанию, но из армии был отпущен. Осознав свою социаль­но-духовную принадлежность к унитариям, Сармьенто становится, как он писал впоследствии, «военным и партийным» человеком и уже никог­да не меняет партии. В течение трех лет он участвует в вооруженной борьбе между унитариями и федералистами, вместе с отцом попадает в плен к Факундо Кироге, своему будущему герою. Отца Факундо отпускает, восхищенный его мужественным поведением, а сыну удается бежать. В 1830 г. в чине капитана унитариев Сармьенто ненадолго эмигрирует в Чили, затем возвращается, чтобы в 1831 г., когда Факундо Кирога надол­го овладевает ситуацией, снова бежать туда же, теперь — до 1836 г. Факундо становится известным перехваченное письмо Сармьенто, где он называет каудильо бандитом. Взбешенный Факундо публично оскорбляет мать будущего писателя и клянется его расстрелять. Возвращается Сар­мьенто в Сан-Хуан в 1836 г., когда Росас, уже уничтожив Факундо Кирогу, окончательно утверждается у власти.

В том же году начинается дружба Сармьенто с Мануэлем Кирогой Росасом, который снабжает его новой французской литературой: Лерминье, Вильмен, Гизо, Кузен, Леру ... Он сам начинает пробовать перо, пишет статьи, стихи (так, в 1838 г. посылает Альберди в Буэнос-Айрес свою поэму «Песнь Сонде», созданную под влиянием Ламартина и Бай­рона), наконец, в 1838 г. становится членом «Майской ассоциации» и намеревается развернуть общественную деятельность в родном городе. В 1839 г. он пробует создать в Сан-Хуане газету «Сонда», но ее тут же закрывают. Видимо, Сармьенто вызывает все большее раздражение вла­стей и, когда на следующий год прокатывается новая волна репрессий против унитариев, попадает в тюрьму. Разъяренная толпа федералистов требует выдачи Сармьенто, намереваясь устроить самосуд, и ему едва удается спастись. Он опять бежит в Чили, оставив родине завет, с кото­рого начинается «Факундо»: «Идеи обезглавить нельзя!»

Здесь, в Чили, Сармьенто продолжает учебу, окончательно формиру­ется как личность. Начинается новый, определяющий последующую жизнь Сармьенто этап 1841—1845 гг., который увенчивается изданием «Факундо». Человек он был «неудобный», с «острыми углами», постоянно вносивший какое-то лихорадочное беспокойство не только в жизнь близ­ких, но и всего общества. За те пять лет, что Сармьенто прожил в Чили, чилийцы прочитали шестьсот его передовиц, напечатанных в пяти газе­тах, множество статей и очерков; он разжег несколько вошедших в исто­рию дискуссий, активно вмешивался во внутриполитическую жизнь стра­ны, вел борьбу с Росасом и его сторонниками. Он же осуществил рефор­му в орфографии, участвовал в спорах о путях развития испанского языка в Америке и о романтизме, изобретал новые методы преподавания, основывал школы и училища... Раздражающе непривычными и странны­ми были его манеры: провинциальность неожиданно соединялась в нем с салонной светскостью, упрямый фанатизм суждений с либеральным пар­ламентаризмом. Сочетание разнородных качеств, слившихся в гармонич­ное единство, хорошо передает портрет Сармьенто того времени, сделан­ный видным чилийским мыслителем и общественным деятелем Хосе Викториано Ластарриа: «То был поразительно странный человек, в свои тридцать два года он был похож на шестидесятилетнего старика — боль­шая лысина, мясистые, оттопыренные щеки, застывшие глаза, в которых посверкивает пригашенный дерзкий огонек, и весь этот ансамбль поко­ится на корявом, осадистом стволе. Но как только он начинает говорить, живость и искренность вспыхивают на лице этого пожилого юноши бликами великого духа» [465]. Приведем еще собственные свидетельства Сармь­енто, которые помогают уяснить его характер, что существенно для по­нимания его творчества, ибо все оно проникнуто мощным и всеподавляющим персонализмом. В «Воспоминаниях о провинции» он писал: «Есть в моей жизни одно обстоятельство, касающееся моего характера и моего положения, которое в высшей степени льстит мне. Я всегда вызывал и резкое неприятие, и глубокие симпатии. Меня всегда окружали и враги, и друзья, мне рукоплескали и одновременно на меня клеветали... Беско­нечная битва, которой заполнена вся моя жизнь, разрушила мое здоровье, но не сокрушила моего духа, а, напротив, закалила характер» [466]. Обратим внимание на лексику: я, мой, меня, битва, защита, враги... Или вот эпи­зод из жизни Сармьенто в Чили, как он его вспоминал: «До сих пор пом­ню тот переполох, который я устроил в доме Висенте Лопеса. Я ворвался к нему, размахивая газетным листком, взбрыкивая и крича: "Вот это праздник! Еще одна газета против нас! Но нас так просто не возьмешь, такой облавой не загонишь, и мы покажем, на что способны наши саб­ли!" Лопес будет бить тяжелой артиллерией из "Газеты" в Вальпараисо, а я ... а я в "Меркурии" буду совершать ежедневные партизанские вы­лазки!» [467]