Доминго Сармьенто - Факундо

Форум, трибуна, речь перед аудиторией, которая вмещает весь на­род,— слушатель и читатель, устное слово, которое можно услышать, увидев его напечатанным,— все это крайне важно для понимания неко­торых ключевых стилевых и жанровых моментов «Факундо»...

Вызревали эти творческие установки в той массе журналистских ста­тей и очерков, что он написал до «Факундо», нащупывая свой жанр, и даже не литературный, а жанр самовыражения личности, форму, в ко­торой воплотилось бы его стремление произнести с трибуны газетной полосы перед всеобщей аудиторией свою речь о хаосе и порядке. Вооб­ще, к верному пониманию «Факундо» как литературного произведения можно прийти только исходя из того, что литературное творчество как таковое, в «чистом» виде, в традиционном для того времени понимании не только не интересовало Сармьенто, но раздражало его и едва ли пе отвергалось им. Позиция эта была связана как с романтической идеей восстания против всякого канона, всякой сковывающей нормы, так и с идеей приоритета социальной практики, хотя меньше всего это можно расценивать как эстетическую глухоту Сармьенто, способного рыдать в голос над книгой, потрясшей его воображение. Он думал о путях созда­ния национальной литературы, был прекрасно ориентирован в современ­ных эстетических концепциях, коренную роль в формировании и его лич­ности, и его литературных взглядов сыграл романтизм, давший ему главную, руководящую идею — идею свободного творческого самовыраже­ния. Без этой основы не возник бы «Факундо». Более того, среди прочего в «Факундо» важное место занимает и вполне осознанная идея создания национальной литературы. Этой теме Сармьенто посвящает специальные пассажи, и вперемежку с рассуждениями он дает и свои образцы картин национальной жизни, национальных типов. Отметим, наконец, что Сармь­енто, с самоуничижительной усмешкой (паче гордости!) соглашавший­ся с доводами «академической» критики, что он не писатель, знал свое место в ряду формирующейся литературы и осознавал свое значение. Перечисляя в «Путешествиях» писателей, закладывающих основы арген­тинской литературы, он среди других упомянул и себя: «...черт побери! почему бы не сказать этого? — и я! я тоже, я, попытавшийся воссоздать через жизнь Кироги жизнь и инстинкты аргентинского пастушеского на­селения» [472]. Однако собственно литературное начало в «Факундо» — лишь часть много более обширной цели, не эстетической, а жизненно­практической, и только так, будучи частью социального творчества, согласно Сармьенто, литература обретает себя как подлинное искус­ство.

Что может дать Сармьенто традиционная литература для воплощения его устремлений? Какой из существующих жанров может стать для него той формой, в которой отольется его личность? Костумбристский очерк? Сармьенто писал костумбристские очерки, многому научившись у круп­ного испанского писателя просветительски-романтического толка Хосе Мариано де Ларры (1809—1837), бичевавшего общественные пороки, кос­ные нравы и обычаи Испании. Но жанр этот был слишком тесен для него, ведь речь идет о частностях, деталях, фрагментах бытия, в то вре­мя как он думает о другом порядке. Поэзия? Но это химеротворчество. Именно так, с иронией он писал об испанской поэтической традиции и об аргентинских поэтах, за что на него весьма обиделся Эстебан Эчеверриа: «Я вас прощаю, аргентинские поэты!.. Складывайте стихи и засе­ляйте реки фантастическими существами, ведь корабли не потревожат глади их вод. И в то время как другие оплодотворяют землю, в то время как на ваших глазах нагруженные корабли преодолевают стремнину, пой­те, как птички, и считайте слоги, в то время как другие подсчитывают полученные пинки» [473].

В этом цитируемом письме из «Путешествий» Сармьенто поэтическим жанрам противопоставляет «жанры» практической жизнедеятельности: груженые корабли, топор, расчищающий чащобу, плуг и т. п. Значит ли это, что он отвергает поэзию вообще как таковую? Нет, он отвергает непрактическую поэзию, поэта, который «запирается в самом себе и со­чиняет стихи, иногда возвышенный, но всегда бесплодный монолог, позволяющий ему почувствовать себя умным и способным к действию и к жизни», и утверждает «поэта-практика» [474].

Характерно, что в этом же письме, отдавая должное Эчеверриа как автору поэмы «Пленница» (1837), где впервые воссозданы величествен­ные картины аргентинской пампы, Сармьенто хвалит тех поэтов, которые фактически не существовали в то время для литературы «хорошего вку­са»,—так называемых поэтов-гаучо. И основатель этого течения арген­тинской поэзии Бартоломе Идальго, современник Войны за независи­мость, и Иларио Аскасуби, участник борьбы с Росасом, писали о непо­средственных политических событиях простонародным языком, как бы от имени гаучо-крестьянина, солдата, участника кровавой смуты, охватив­шей их землю, их поэзия была прямым политическим действием, прак­тическим участием в истории. В другом письме он хвалит романтика Хосе Мармоля, яростного тираноборца, писавшего политические инвекти­вы против Росаса. Поэзия не отлетающая от действительности, а погру­женная в жизнь, и более того — изменяющая ее, как и практические виды деятельности,— вот идеал Сармьенто.

Можно ли считать его позицию антиэстетическим прагматизмом? Нет, у Сармьенто взгляд на литературу не утилитарный, а, по сути, более глубокий, более органичный, чем у романтиков, устремленный к корням творчества, к той завязи, из которого она рождается. Вот, напри­мер, другое противопоставление, дающее представление о том, насколько новым и глубоким было его понимание «практической», т. е. истинной поэзии. В письме из тех же «Путешествий» он описывает свои впечатле­ния от пения рабов-негров, что он слышал в Рио-де-Жанейро. Песня рождалась во время непосильного труда, на пределе последних жизнен­ных сил, как вопль, рвущийся из души человека. Такого прекрасного пения, пишет Сармьенто, он не слышал ни в одной опере! Одним словом, истинная красота питается кровью, страданием, и сама становится ору­дием преображения истории.

Существенно, что все приведенные суждения о поэзии, искусстве при­надлежат к периоду уже после издания «Факундо» и, следовательно, обобщают его собственный литературный опыт.

И, наконец, еще одна важная для понимания «Факундо» мысль Сармьенто о том, что истинные поэты, как пророки , всегда переходили в зрелости от стихов — слишком условного творчества — к свободной прозе. Вспомним: газета —не только трибуна, но и амвон, не только парламентская речь, но и проповедь. Свободная пророческая проза, поэ­зия которой рождается из страстной мечты о новом будущем, из боли от настоящего, из решимости его переделать. А из чего сложится эта поэ­зия, какие формальные приемы будут в ней использованы и каков будет ее жанр, разве это существенно?! Эта позиция важна для понимания того, как относился Сармьенто к прочитанному, готовясь к «Факундо», как он становился писателем.