Иосиф Кобецкий (П. Павлов, К. Бецкий) - Русский Рокамболь: (Приключения И. Ф. Манасевича-Мануйлова)

Среди его слушателей оказались знакомые, и пишущий эти строки примкнул к их кружку…

Отпив из бокала несколько глотков красного вина, Симанович продолжал свой рассказ. Состояние он наколотил на Дальнем Востоке огромное, хотя и далеко не такое, как целый ряд его друзей, которые карточное дело совмещали с торговлей не бриллиантами, а женским телом.

— Дурак был я! — каялся Симанович в до-ноновском садике. — Молод был, все честно жить хотел. Вот и вышло, что они такие состояния понабили, что надолго хватило, а я свои миллионы в два года проиграл…

— Позвольте, позвольте! — перебил его кто то. — Как же проиграли, когда вы сами рассказывали об уменьи играть без проигрыша?

— Ах, так то разве же игра! — досадливо отмахнулся Симанович. — А имея два миллиона, мог же я позволить себе поиграть наперекор судьбу!

Как потом выяснилось, на своеобразном языке Симановича играть „наперекор судьбу" означало играть честно. Вообще же свою игру — игру не „наперекор судьбу" — он называл работой…

Коротко говоря, йроиграв свою дальневосточную добычу, Симанович окончательно и бесповоротно стал шуллером, но шуллером весьма своеобразным. В нем никогда не умирала страсть к азарту, к этому суррогату высшей романтики, — и „проработав" месяцев 10 главным образом в Москве и на гастрольных поездках по провинции и курортам, Симанович с чемоданами денег неизменно возвращался в Петербург и столь же неизменно начинал здесь играть „наперекор судьбу", пока через месяц-другой не оставался снова без гроша и перед необходимостью нового турнэ.

Помимо этого, трудовой день Симановича складывался еще из игры, соответственно сезону, на бегах и скачках…

И вот этот-то, можно сказать, заслуженный жрец „макавы" (так, несмотря на свою 20-летнюю „работу" в этой области, он до самого конца своей карьеры называл известную карточную игру, макао“) — этот аферист, недавно еще мечтавший, как о высшем пределе своей деятельности, — о публичном доме в прифронтовой полосе, этот Симанович и был „одной из правых рук" Распутина.

Мудрено ли, что столь же беспринципный и аморальный Белецкий усмотрел в нем родную душу и так тепло отзывается о Симано-виче в своих „воспоминаниях" (см., напр., „Былое" т. 22 стр. 249), — не без большого ехидства по адресу А. Н. Хвостова упоминая, что арест и высылка Хвостовым Симановича как социально-опасного субъекта была отменена собственноручной резолюцией Николая II.

Конечно, такому Симановичу было не до политических интриг. И во всяком случае можно верить А. Н. Хвостову, что по обыску у него обнаружено было „лишь" 20–30 самых грязных дел для проведения, снабженных специальными „бланками" Распутина: в запечатанном конверте (конверт чистый — адрес ad libitum) письмо такого содержания: „Милай сделай"… — и подпись.

Тепло относился к Симановичу и сам Распутин, который, благодаря полному невежеству и безграмотности своего секретаря, видел в нем родную душу, перед которой нечего чиниться и особенно следить за собой.

„Лутшаму ис явреев" — написал Распутин на портрете, подаренном им Симановичу, и в то время, как от Манасевича-Мануйлова он выслушивал советы, с Симановичем Распутин советовался сам, но это, конечно, не значит, что он исполнял его советы. Нам, по крайней мере, известны только, цва таких случая, — это— с назначением мин. юст. Добровольского, о котором Симанович просто вспомнил, как об одном из своих клиентов по ростовщичеству и подсунул его Распутину в тот момент, когда нужда в покладистом министре была до зарезу, а в кандидатах была мерзость запустения; и во-вторых — с открытием Государственной Думы.

Это было как раз тогда, когда вопрос этот Николай II готов был предоставить разрешению Распутина, и последний, по свидетельству „журнала наблюдений", истово советовался по этому поводу с филерами. Что касается Си-мановича, то Распутин в день решения прямо взял его с собою в Царское Село, и сын Симановича, студент-политехник, захлебываясь от гордости, говорил всем, кто заходил в тот день по каким-либо делам к ним на квартиру на Николаевской ул.

— Ах, папу вызвали в Царское. Надел сюртук и поехал: там, ведь, о Государственной Думе решают…

Так вот, возвращаясь к основной нашей теме, нельзя не указать, что единственным лицом во всем распутинском антураже, которое могло совмещать в себе несение и коммерческих, и политических функций, был, разумеется, один только Манасевич-Мануйлов.

Но какие же политические задания лежали в то время перед распутинским кружком?

Мы теперь имеем некоторые основания предполагать, что то-ли зараженная этой идеей откуда-то извне, то-ли выносившая ее в глубине своего воображения, англо-немецкая захудалая принцесса, ставшая русской императрицей и невыдержавшая, очевидно, знакомства с красочными образами византийских императриц, — Александра Федоровна готова была на дворцовый переворот, который дал бы ей в руки всю полноту самодержавной власти. Знаем мы теперь также и то, что далеко не последним вдохновителем Александры Федоровны в этом направлении был и Распутин, ни в грош не ставивший царя и с большим уважением относившийся к уму царицы. Это положение естественно ставило перед Распутиным и особые задачи, поскольку влияние его на Николая II было неоспоримо. Основной же из них, конечно, являлось превращение совета министров в такую шайку министров, где признанным атаманом был бы Распутин, роль же председателя совета сводилась бы кроли своего рода „войскового писаря" при нем и только. И если мы проанализируем все назначения на высшие правительственные посты последних полуторалет царской власти, мы увидим, как осторожно, но упорно продвигался к своей цели Распутин, делая порою шаг вперед и два назад, но в конечном счете всегда выигрывая.

Правда, иногда случались и промашки, хотя бы с тем же Штюрмером или А. Н. Хвостовым, но основная линия все время оставалась верна самой себе.

Действовал Распутин в открытую в этих случаях очень редко. Это бывало только тогда, когда результат назначения представлялся ему бесспорным — Белецкий, Щегло-витов, Добровольский…

Первый—„кого угодно убьет"; второй „Ванька-Каин, да и рожа-то у него разбойничья", Добровольский— „вот так юстиция! да это прямо заурядный мошенник: много дают, много берет; гроши дают — гроши берет"!. Таковы распутинские характеристики этих его крестников. Ясно было, что только в шайке им и место. Правда, Щегловитова он про^ вел лишь в председатели Госуд. Совета, но и этот последний он знал как составлять: выходило как будто уж очень право, но в конце концов не все ли равно? — ссориться из-за этого не стоило, а в Совет проходили зато такие люди как Чаплинский [27] Сенатор, а затем член Государственного Совета Чаплинский был, по должности прокурора Киевской судебной палаты, главным постановщиком дела Бейлиса и руководил непосредственно как ходом предварительного следствия, гак и обвинением на суде. Оба вышеприведенные высокие звания его получены были Чаплинским в воздаяние именно этих трудов его. („на этом кровь"! — восклицал Распутин), что же касается политики, то: [28] Падение царского режима.