Иосиф Каллиников - Мощи

— Я еще когда передумал это, товарищи, так и вышло — нужно было только одному немцу и русскому друг другу руку подать и никакой не нужно войны будет, тогда другое начнется…

— Что, Калябин?..

А и то, что начнем мы вместе и наших и ихних червей давить, а то еще лучше — собрать их в одну кучу, да пустить их друг против друга, коли им нужна эта война, пускай сами себе перегрызут глотку, а мы посмотрим тогда — станут они воевать либо нет, а нам за них свою кровь проливать нечего.

— Правильно рассудил, товарищ!

— Пущай сами себе перегрызут глотку…

— Мы должны что сделать, — в землю воткнуть штыки!

Сестры и медицинский персонал ходили испуганные, звонили прислать эмиссара повлиять на солдат. Приезжал прапорщик эмиссар, вероятно, студент, но сердца слушавших увещевания оставались глухи, исподлобья у солдат вспыхивали недобрые огоньки и их отсветом омрачался госпиталь и Петроград.

Афонька, прихрамывая, тащился утром в комитет лазарета, рыжие его вихры весело разлетались в стороны, а глаза были упорны силою и настойчивостью.

Феничка старалась пройти мимо него, — он сам остановил ее один раз в сказал, глядя в упор:

— Дождался я, Фекла Тимофеевна, своего времени, — теперь мое время…

Она испуганно подалась к стене…

— Теперь взошла моя звезда и в Вифлеем приведет…

Глаза ее широко раскрылись…

Афонька кончил:

— Только вам, Фекла Тимофеевна, со мною бояться нечего, потому что вы-то и есть эта звезда и Вифлеем с нами, — революция, значит, — а бояться вам нечего!..

С утра трещали две машинистки, щелкали костяшками конторские счеты, и бухгалтер не раз уже подбегал к столу инженера Дракина с бланками и счетами. Половина одиннадцатого замолкали машинки и счеты, и все начинали усиленно жевать принесенные завтраки, запивая чаем. Кирилл Кириллович также собрался к себе наверх…

Дверь нерешительно открылась, в том же старом студенческом поношенном пальто и фуражке вошел Петровский, угрюмо оглядывая контору.

Какой-то служащий спросил:

— Вам кого?..

— Мне нужно видеть инженера Дракина.

Бритое сухое лицо с трубкой быстро обернулось к Петровскому, и инженер сделал несколько шагов навстречу Никодиму, оглядывая его быстрым до неуловимости взглядом. Потом Дракин коротко пожал руку…

— Я — Никодим Александрович Петровский…

— Очень рад, идемте наверх, — у нас перерыв, будем завтракать.

И, не спрашивая мало знакомого человека, желает ли он или нет,

— Кирилл Кириллович сделал движение рукой, пропуская в дверь Никодима.

Кирилл Кириллович ввел Петровского в кабинет…

— Садитесь, я принесу прибор… Вы пьете?

— Спасибо, я не хочу есть…

— Человек должен беречь свою машину, иначе она будет слишком рано непригодна к работе, у меня заведено — десять минут завтрак, — в десять на фабрике, в одиннадцать в конторе, — затрата времени вознаграждается большею интенсивностью труда после короткого перерыва.

Через минуту вернулся, наложил на тарелку гарниру, кусок жареного мяса, налил вина…

— Я — виски с содовой! Сперва позавтракаем, потом — о деле.

Ел быстро, — короткими движениями отрезал мясо, жевал, потом запил все содовой с виски, выбил трубку и закурил, молча ожидая, когда Никодим окончит завтрак.

— Сзади вас на столе папиросы, — курите! После завтрака я люблю посидеть несколько минут и помечтать.

Петровский удивленно взглянул на Дракина.

— Почему это так удивило вас?! Именно помечтать, — о будущем. Вам покажется странным, но я с удовольствием перечитываю иногда утопии, — в них душа разума…

Затянулся густым клубом дыма, в глазах промелькнула какая-то мысль, — стальные, серые, почти всегда холодные глаза — подернулись теплом мысли и сейчас же потухли.

Взглянул на часы, снял телефонную трубку…

— Алло, через десять минут буду в конторе.

И обратился, слегка наклонившись, к Петровскому:

— Вы хотите работать у меня на фабрике?..

— Меня выслали из Петербурга…

— За что?

— Не знаю. Вероятно за старое, я теперь не принимал участия в партийной работе.

— Это все равно. Будете у меня на фабрике… Сто рублей в месяц, — потом — увидим…

Никодим вскочил, потом сел и начал, волнуясь:

— Но ведь я социалист…

— Знаю. Я, может быть, тоже.

— Нет, — мы враги, и вы, — это ведь насмешка же, — нанимаете меня, или, быть может, хотите купить?! Ведь эти сто рублей ваши — презрение…

— Задаром я ни от кого ничего не беру, я не эксплуататор…

— Но ведь я буду, — я говорю это открыто вам, — вести революционную пропаганду среди ваших же рабочих.

— Бессмысленного бунта я не признаю и для меня революция — перестройка, но не разрушение. Конечно, революций нет без разрушения, но и в этом разрушении старого должно быть с первого же момента строительство. Об этом мы говорить будем после, а теперь — вы принимаете мое предложение и остаетесь на фабрике культурным работником в чайной, — это собственно миниатюрный народный дом, но чтобы не пугать начальство — это только чайная, хозяева там — рабочие. Ваша задача — одухотворить организацию труда и производства, слить это в одно — организм должен дышать и мыслить, иначе, действительно, у нас когда-нибудь будет слишком много бессмысленных разрушений, — в какую идею вы облечете эту задачу, это безразлично — она не будет противоречить ни мне, ни вам. А теперь мне пора. Оставайтесь здесь и решите! Обедаете у меня! Если останется время после вашего решения — в вашем распоряжении моя библиотека, можете просмотреть ее, она вам понадобится.

Никодим с удивлением смотрел на инженера, на каждое его слово у него возникали возражения и вопросы, но говорить, спорить некогда было — Дракин бросал коротко фразы и, кончив, не простившись, ушел.

В конторе Кирилл Кириллович на ходу сказал:

— Никодим Александрович Петровский, на культурную работу, сто, квартира и стол.

Служащий быстро записал на блокноте и потом внес его в книгу личного состава.

Петровский не знал, что решит, и прежде всего начал просматривать книги, — бесконечные ряды по специальности на русском и иностранных языках, каталоги, проспекты, отчеты… И верхний рад, — поразило даже, — Бём-Баверк, Каутский, Маркс в подлинниках и в переводе…

Он даже подумал:

«Во всеоружии, — да, с такими бороться труднее».

Вот эта-то мысль и решила его работу на фабрике Дракина, только он почувствовал, что для него эта борьба еще непосильна, что ему еще нужно подготовиться и тоже быть во всеоружии. В первые годы студенчества до ссылки он работал в партии как чернорабочий, выполняя ее поручения, читать было некогда, — в ссылке трудно было достать книги и приходилось их прятать и самому прятаться. У него была одна только своя мысль о дисциплине в организации, а теперь — захотелось борьбы и работы, и он, решая остаться у Дракина, докончил вслух свою мысль: