Дмитрий Володихин - Смертная чаша

По водам езер соловецких, темным, яко кора с древес, по осенней поре плавают золотые лодочки-листочки. А весною заплывают сюда елень и лось, как только очистится море Соловецкое ото льда. Летними же днями вырастают во траве смарагдовой грибы-красноголовики по колено мужику. В любую же пору тишь на Соловках, токмо ветр из предела в предел носится, токмо птицы кричат, да море ласковыми лапами валуны гладит.

Где еще выискать таковую тишь по Руси?

А нигде. Покойны Соловки, тут душа ко смирению покладиста, тут всякая гордыня никнет, всякий гнев задремывает.

Чего бы не жить тут, на земле благословенной?

Вот, глаголет ему старец: «Ежели хочешь, ступай к Филиппу, на пострижение тебя благословляю. Но прежде последнее тебе от меня послушание. Возьми-ка дубан-лодку да на нем порыбачь. Один. Никого с собой не бери».

Кто в одиночку за рыбою ходит? Зачем малую лодчонку-дубан брать, егда он на езерах хорош, а к морю не прилажен? Нелеповидно сие послушание. Однако ж склоняется пред старцем Савва Чобот и всё делает по слову его.

Тихость на волнах, близ берега послушник устюзский держится, далеко не отходит. Тиха и жизнь иноческая, нет в ней простору, но и страстей нет. Бестревожно плыть по волнам ее…

Но колеблется ум у Саввы Чобота, и душа его трепещет, не имея конечного успокоения. Кладет он весельцо на дно дубана и сам ложится рядом. В небо глядит, безмолвствует, ум к облакам отпускает.

Чего надобно ему? Простору дикого или жития в келейке? Вот заноза-то!

Принимается Савва Чобот за молитву. А кому обратитися ему? Земля его родная – устюзская, вот и надо бы к небесным ко тамошним покровителям вознести моление…

«Святой Иоанн Предотеча! Храм твой светлой на горе Сокольей чýдным образом по воле татарского богатыря выстроен, ко святой православной вере обратившегося! Отец мой во имя твое крещен! Имею к тебе нелицемерное почтение. Покажи мне каким-нито знаком, или словом, или видением, куды пристать мне? Ко иноческому берегу али к вольной какой ватаге – зверя промышлять в дальнем краю? Али еще чего, уж и не ведаю?» – тако творит умну́ю молитву Савва Чобот.

Нет ему ответа от святого Иоанна.

Тогды обращает Савва Чобот моление ко Пречистой: «Царица Небесная! Собор твой древний – всего града нашего краса! Отец мой, честной протоиерей, почитай, двадцатый год тамо служит Господу нашему, а Твоему сыну Иисусу Христу. Укажи мне, Дево, путь истовый…»

Нет ему от пресвятой Богородицы никоторого знамения.

Вот уж отчаиваться начал Савва Чобот. К самому Спасителю прибегать боязно – грехов полон рот! Но есть у града Устюга еще один добрый защитник.

«Архангиле Михаиле! Именем твоим брат мой крещен! С тебя град мой начался, твой храм всего у нас древнее! Из тебя вся земля наша проросла, яко из древа лист! Мы – дом Архангильской! К тебе в душе моей – страх великий и благоговение… Должно быть, гневны силы небесные на меня, молю тя, хоть ты сжалься, не погребуй моей мольбой, вразуми!»

И на таковы слова Саввы Чобота явился гром со молоньей, ветр жестокий и водяной столп. Едва удерживается послушник в чолне своем, чуть жив. Посреди моря, на волнах морских, идет к нему человек с крылами, ростом – верста с подверсточком, глава макушкою тучи попирает.

«Михаиле, ты?!»

«Цыц, окаянный! Нет на тебя угомону! Все по простору тоскуешь! Ино станется тебе простор. Столько простору тебе выляжет, что век хлебать будешь и не расхлебаешь!»

«Увы мне, грешному!» – только и молвил Савва Чобот.

Закружил его вихорь, со дубаном из волн поднял на воздух, веслецо из рук вырвал. Полетела лодчонка, полетел послушник. Вертит его то влево, то вправо, а то вверх тормашками. В чем душа держится!

Помутилось в голове у Саввы, пред очами потемнело. Дня светлого от черной ночи отличить не может, всё перемешалось. Изготовился ко Господу на суд идти.

Да, знать, не в том была ему доля, чтоб срок его земной прервался.

Кладет вихорь чолнышек монастырской на ровной воде, близ острова, посреди окияна. Вылезает Савва на брег и падает наземь во изумлении. Должно, верны дедовские байки баечные, что в малолетстве не по разу слышаны: есть на море дивный Буян-остров, на коий без помощи ангельской не добраться, а с нею – можно.

Велик сей остров, есть там и горы, и вертепы. У моря – бор сосновый, речка чистая да хоромина тесаная, о семидесяти семи верхах, тако велика, что и у московского боярина нет таковой во владении. Близ хоромины – сад несказанный, на деревах хлеб растет и кисель во малых бадейках, а иные медом текут, яко смолой, а иные – молоком, яко соком древесным.

Всех же чудес чудеснее великая, свет источающая лествица, что посреди Буяна-острова на высокой горе. Пятки той лествицы на горном седом камне уставлены, верхи же ее в небесех теряются.

И ходят по той лествице святые люди, коим надобность выпадет с небес спуститься для каких-нито Божьих дел. А кто Божье дело, как велено, допряма выправил, тот наверьх совершает хожение.

Плодами хлебными, да молоком, да медом, да киселем святые люди досыта питаются. Из реки чистую воду пьют. Во саду для прохлады своей гуляют, а во хоромах отдохновение имеют.

И стал Савва Чобот жить на острове-Буяне, как у Христа за пазухой.

Яко святой, не трудясь, ел-пил, хороминою корыстовался, по саду гулял. Со небесными странниками беседовал, виноградом их словес наслаждался, мудрые их наставления с поклоном принимал.

У моря Савва Чобот хаживал, а там всякая зверь из волн выглядывала, и такой звери люди русские не видывали. То змий морской озорует: усами волны раздувает, а хвостом наобратное заворачивает. То рыба-кит близ острова проплывет, а у ней на спине село со храмом, и тамошние мужики по вервиям с китовьей спины спущаются и соль на хлебные плоды меняют. То рыба-куст из морской пучины на сушу выберется, корни пустит, цветками меленькими зацветет, а изо всякого цветка малая рыбка народится. А то мимо брега проскачет на водяных конях печальная морская царевна с земчужною низкой на челе, как есть невенчанная девица… И от той царевны Савва Чобот смущался.

Тянутся к острову-Буяну создания Божии, во прочих областех не знаемые. Разве только знакомых – одне морския зайцы, улыбчивы да резвы на игрища.

Морозов тут во весь год не случается, одна теплынь, оттого и печей нет.

Чем не жизнь на острове-Буяне?

Простору – щедрой рукой наткано: хочешь, месяц по окияну-морю плыви, а брегов не обрящешь, в какую б сторону ни плыл. И забирался Савва Чобот на высокую гору, и глядел в дальнюю даль, но землицы никакой разглядеть не мог. Он бы и на лествицу небесную забрался, да не поддались несвятым его ногам лествичные приступки, словно бы из белых облачков откованные. Больно легки – не держат!