Дмитрий Володихин - Смертная чаша

– Теперь последнее, боярин. Назавтрее уезжаю на Москву, а оттуда – ко Великому Новугороду. Хочу на непослушника идти, на свейского короля Ягана. Встанешь против татар сам, без меня.

– Понимаю тебя, великий государь.

Иван Васильевич покатал слова его на чашечке языка. Норов кажет? Неистовость в овечью ризу рядит? В боязни винит? «Все знают про меня: я за землю стоятелен, ко ополчению скор и дерзостен, я не трус!» Или не винит? Просто понимает много?! Да что он понимает! Сочувствует? Хуже всего! Значит, я слаб, кругом дрянь и сволочь собралась, и все эту слабость видят! Ну попробуйте, возьмите царя своего, Богом данного! Покажу я вам!

Но Воротынский ответствовал мирно. Когда уязвить желал, давал понять: укоряю тебя, хоть ты и вознесся на высшую ступень! Сейчас вроде говорил инако…

Да что за игра!

Тут воевода добавил, как видно, поняв двусмысленность словес своих:

– Тако и Димитрий Иванович Донской поступал. Уходил пред лицом Тохтамышевой рати свое воинство по окраинам сбирать.

«И что из того вышло? Москву сожгли! Також и в мое царствие спалили агаряне град столичной…»

И не хотел, кажется, Воротынский язвину наложить, а день ныне такой, что всякое лыко в строку идет! Лучше б молчал. Лучше бы молчал! Лучше бы пудовым замком уста свои замкнул! Как тут не уйти с малым полком верных, когда отселе и до окоёма – измена бурлит! По весне прошлой едва татарам его не отдали, так по нынешней точно отдадут! Не этот. Нет. Порода не та. Другие найдутся! Имя им – легион. Как не сокрыться в Новегороде, когда ведать не ведаешь, кто именно главный предатель? Кто сопротивен совет на царя, владыку своего природного, восставляет? Кто за спиной малых изменничков, Девлетке помогавших, стоит? Шереметевы? Мстиславские? Нет, Мстиславские – люди проверенные… Но кто тогда? Салтыковы? Василий Умной? Слаб. Князь Федор Трубецкой? За ним не пойдут. Князь Иван Шуйский, Пронские, Хованские? Эти могли бы… особенно если скопом заговор устроят. Кто?! А вятший изменник, всем прочим изменникам голова, обязательно есть… Каких бы сладких баек противу того ни баяли!

«Знаем мы вас, были вы у нас, и пропал сундук у нас, но мы не говорим на вас, хотя кроме вас никого не было у нас…» – едко подумал Иван Васильевич.

– Ретивого помощника даю тебе, князь. Полагайся на него более, чем на прочих воевод. Жди, подъедет к тебе князь Хворостинин.

И в тот же миг, не дав воеводе высказать удивление сим приказом, направил царь коня к рындам своим, вскачь заставив его идти: всё, вершён разговор! Не о чем больше молвь тянуть.

«Господи! Прости меня! – молился Иван Васильевич. – Начал бы он мне перечить, как у них у всех заведено, и я б не сдержался!»

Бросил Малюте:

– Митьку Хворостинина ко мне! Живо!

Тот полетел на поиски.

«Тоже сволочь! Но хотя бы повиноваться умеет».

– …Ты мне челом бил за Федьку Тишенкова, мол, отчего родовитый человек всего-то навсего к тебе на посылки приставлен? Мол, отчего хотя бы сотня ему под руку не дадена? Твое челобитье?

– Моё, великий государь. Я…

– Сомкни уста! – перебил Хворостинина Иван Васильевич. – Пожди и послушай. Разговор у нас с тобой ненастный грядёт.

Хворостинин, спешившись и сняв шелом, стоял пред ним, мелко перетаптываясь. За спиной у князя угрюмец-Малюта с ленцою пускал каурого конька семью-восемью шагами то влево, а то вправо. Хлыстиком, петлёю сложенным, игриво пощелкивал по голенищу сапога.

И видно было: неудобно князю. Чует спина его живую секиру поблизости… Горазд помахивать заточенным лезвийцем Малюта, и кто об том его искусстве не ведает? Железочка моя надежная, собáчушка клыкастая! Хвостом радостно пыль предо мною взметываешь, умильне в лицо мне глядишь… Хо-хо!

Неожиданно царь понял, что Хворостинин топчется не от робости. Воинник по рождению, примеривается он, как бы лучше в ответ вдарить, аще с тылу на него нападут! Не нарочно думает об том, просто тело его, к ратным хитростям привычное, безмысленно выплясывает, обороняя господина своего.

– Малюта! Ступай. Пока не надобен еси.

Тот послушно ускакал, и ноги хворостининские тут же угомонились.

– Скажу тебе просто, князь: Кудеяр Тишенков и никто иной год назад Девлет-Гирею удобную дорогу показал. Ныне богато живет у царя крымского за пазухой: яко бей или углан какой-нибудь. В Крыму верные люди о нем допряма проведали и на Москву доложили. Здесь, на Руси, не все еще об измене его ведают, но скоро про то повсюду объявлено будет.

– О Господи! Господи…

Хворостинин поник головой. А потом встрепенулся да перекрестился, словно бы морок отгоняя.

– Вот тебе и Господи! С каким семейством ты породнился? А с таким, которое мне кривоту свою показывает! На Федоре – тень брата его, да и на тебе, князь… пятнышко.

Хворостинин помотал головой, не сразу поняв, куда зашел разговор. И царь пожалел, что начал тако: не след ко Хворостинину крючки подбирать, не тот человек. Иван Васильевич, досадуя на себя за оплошку, утвердился в решении – впредь говорить со Хворостининым о деле прямо, без заходцев.

– Я тебе верю, окольничий мой драгоценный. Я тебе верю во всю полноту сердца моего. Федору же Тишенкову пока доверия нет. Он под стражу не взят, не пытан, не ломан, о брате своем не вспрошен, как надо бы вспросить… отчего таковая к нему милость? А милость ему явлена токмо по твоим расспросным речам, что тебя защищал и что сам противу брата пошел… Ныне ему б не на челобитья тебя подвигать, а служить честно да жить сторожко, в великой тихости.

– Он… не подвигал… – растерянно заговорил Хворостинин. – Я… сам.

Царь молчал. Сам, не сам, не его уму трудиться над воробьиными делами, его ум – для дел орлиных.

Иван Васильевич погрузился в размышления.

«Кто таков Воротынский? Старый вояка: когда татарин поднапрет, Воротынский сдохнет, а не уступит, насмерть будет стоять. Позора себе не желает, оттого крепок. Камень, не человек! А вот когда за татарином по степи гоняться надо, нерасторопен воевода, неразворотлив. Ленивая богатина, бока свои растрясать не желает! Ино чего еще ждать от камня? Не текуч, не бегуч, не летуч, токмо стояч. А этот порезвее будет. Авось побегает за старинушку Воротынского, ежели тот совсем обленится. Скорый нескорого выручит, где надобно, нескорый скорого прикроет, где смертное стояние обоим на долю выпадет. Так-то».

– Что скажешь о князе Воротынском?

Замялся Хворостинин. Не дал сейчас же ответа прямого и ясного.

И царя посетило страшное сомненье: а не ведает ли чего отравного князюшка? Окольничий его верный, черный ангел опричный? И если ведает, почему нет от него доклада?! Или не напрасно он с семейкою Тишенковых стакнулся: те вон тоже прямыми казались, доколе кривизну свою явить не возжелали! Может, умысел против него – здесь, рядом, в шаге? Может, не тако прост князь Хворостинин, како хочет казаться? А? И со мною, и с ними хороводить ищет? Не напрасно мужичье говорит: ласково теля двух маток сосет!