Дмитрий Володихин - Смертная чаша

– А? Отчего молчишь? Измéнен Воротынский али нет?! Ты!

Хворостинин отшатнулся.

– Измéнен? Нет, такового не замечал я за ним, великий государь. Кто на боях толико раз кровью своей землю поил, неужто изменит? Нет, не-ет…

Царь усмехнулся.

«Умен и глуп в одно и то же время. Смотрит и не зрит. Несмыслен… зато и порче не подвластен».

Хотел было сказать ему: «Люблю тебя, дурака, оттого и держу от себя подальше, дабы не прихлопнуть ненароком». Но вместо этого молвил инако:

– Чем же недоволен ты в нем?

Князь опустил голову. Ответствовал тихо, нехотя:

– Годами ветх. Пятьдесят и шесть лет ему. Изранен, хворями измотан. Оттого, видать, медлителен. А мы головы свои на кон ставим, и нам скорее самих татар вертеться надо б.

«Всего-то? Ну, славен Господь».

Царь вздохнул с легкостию.

– Затем-то я тебя к нему и приставлю, яко особного помощника. Там, где Воротынский не спор будет, ты за него вдвое резвости явишь.

Хворостинин изумился:

– Великий государь… средь полковых воевод, ежели взять всё воинство русское, по чести я токмо восьмым стою… Не вторым и не третьим, а восьмым всего-навсего. Поставил ты меня вторым воеводою в Передовой полк. Где ж мне…

– Хватит! – прервал его царь с холодком. – Кто кого и сколькими местами выше по отеческому старшинству да кто какому полку глава, до того мне дела нет! И рассужденья твоего я спрашивать не намерен! Кто бы с тобой не учал честью меряться, а на то есть моя грамота. Тебе вскорости ее в самые во белы руки вручат, князюшка, и такая ж Воротынскому достанется. Над любым делом отныне вместе промышляете, и бумаги от моего имени к вам двоим пойдут, а не токмо к нему одному. И ответ предо мною такожде вместе держите. Обратите вспять Девлетку, жалованы будете наравне. А если не обратите… – он сощурился неласково, – ты уж не взыщи!

Хворостинин молча склонил голову.

– По той грамотке ныне тебе, князь, следует поспешить на Москву. Еще люди нужны! Соберешь, колико возможешь, именем моим, нетчиков из поместьишек выдавишь да приведешь их сюда, на Окский берег. Кончен разговор!

Дмитрий Иванович поклонился государю. Тот, ни слова ни говоря, тронул поводья. Распрямившись, князь увидел спину Ивана Васильевича.

Ввечеру государь, царь и великий князь отъехал с рындами и ближними боярами в опричный стан. С земскими не остался. Воеводам своим, опричным, повелел: будьте с земскими, вместе против крымского царя встанете… а сам поостерегся. Неужто измены боится? Боится…

Худо.

Како был мальцом-сиротою, в три годика без отца оставшимся, а в восемь лет еще и без матери, тако и ныне нрав обозленного сироты имеет. Оттого, придя в возраст зрелости, лютует. Когда был сущий детеск, мало кто оборонял его, мало кто жалел, мало кто заботился… оттого по сию пору всюду угрозу ищет, и ежели взбеленится, огнем ее выжжет, есть ли она, нет ли ее…

Худо!

Воротынский, оставшись один, печалился о том, сколь трудное лето грядет, сколько грома собралось в темном небе над городами и весями Руси.

Да, его сделали большим государевым воеводой, вверили ему полки береговой рати, на Оке стоящей ради защиты всей Руси. Но как? Каковою ценой?

Князь Бельский в гробу. Князь Мстиславский в опале. Князь Темкин-Ростовский казнен. Оно и было б не убыточно Руси, ибо в кровавых играх царевых и сам имел долю, насыщался плотью человечьей досыта, но… храбор, ныне бы на боях пригодился. Казнили за прошлогодние оплошки… Некому больше воинство под руку отдать, вот царь и ставит его в сан архистратига.

Но ставя, все же не верит. Иначе… зачем же царь назначил приглядщика своего – Хворостинина?

И почему именно Хворостинина? Опричного воеводу. Опричного, из царевой руки кормленого! А уж тот станет смотреть в оба, как бы он, Воротынский, предательства не затеял… Он, князь от рода Рюрикова, старший в доме высокородных Черниговских княжат, соль Руси! Что за безмыслие!

Спору нет, заслужен Хворостинин. Когда Полоцк брали, храбрствовал. У Зарайска, говорят, татар гораздо наказал за их буйное неистовство. Спору нет, не марал кровью рук, яко калоименный Малюта какой-нибудь. Но уж больно резов. На боях скор, летуч, с татарами по-татарски дела делает, всё опередить их норовит, всё ищет угадать чужое намерение, свой чертеж в степных обманных игрищах поверх татарского начертать. А ну как навяжут татары вместо изощренных игр прямой и страшный бой насмерть? Выстоит ли? Бог весть. И к опричнине успел вовремя пристать. Окольнический чин не в старые годы оттяпал. Не наушничал ле? Молодой молодчик! Когда он, Воротынский, при казанском взятии над полком воеводствовал, сей резвец еще в птенцах безусых обретался, еще и сотни бойцов ему не доверяли! Правда, эвон когда это было…

Так помощник или все же приглядщик? Расторопный помощник, видит Бог, нужен ему сейчас позарез. Но какая Хворостинину вера? И хорош вроде бы, но во всем довериться ему… Ох и увы. Время ныне шаткое, без береженья нельзя, бес бы его побрал, сие береженье! Не по породе ему, Воротынскому, самого себя от громкого слова, от прямого поступка стеречь!

Прежде-то лучше было сильному человеку, повольнее. Едва начал Ванечка-сирота буйничать, во младые еще лета, так Господь, усмиряя лютость его, посетил великий град Москву презельным огнем. Ох, разор выдался, ох, беда! В ту пору выискался мудрый муж от духовного чина, Сильвестр именем. Сей Сильвестр претил царю юному от Бога Священными писаньями и сурово заклинал его Божьим именем… еще к тому и чудеса, и якобы явление от Бога поведал ему великое и страшное – не уведать ныне, аще истинные то чудеса, або так… ужасновение пущающе, буйства царева ради и неистового нрава его для… Выправляться стал Иван Васильевич. А потом… Где ныне тот Сильвестр? В дальней обители в опале упокоился. Передолили злые наушники, гневом царь истек на сильных людей во державе, поистреблял, поизрубил столпы царства, иной раз от целого рода семени единого на развод не оставливал. Была сила, да ныне одна гордость от нее осталась. И был бы Руси прок от нашего унижения! Забрал бы царь жизни, но честь бы оставил, так хотя бы лжою всё кругом не поизоржавело, корысть бы стен московских не изгрызла! Ныне же все против всех на Москве. Злоба повсюду! Нет единения в людях, нет веры друг другу, будто бы не один мы народ, а множество народов враждующих.

А кому верит он сам, князь Воротынский, большой государев воевода? Кто ныне любой приказ его не истолкует превратным образом, кто не донесет на него изветно царю?

Кому замыслы свои доверить? На кого положиться?

Токмо холопу. До чего дошло!

Михайло Иванович долго молился, прося милости у Бога, заступничества у Пречистой и помощи у архангела Михаила, предводителя воинств небесных. Затем велел позвать к нему в шатер этого… Гневаша-как-его-там… Здоровилу, бойца изрядного. Сей холоп – верный, цены ему нет.