Дмитрий Володихин - Смертная чаша

Много татар. Не сдержать их.

Воевода спустился вниз, призвал к себе сотников и велел им подтягивать людей для большого боя. Те подвели к башне дворянские сотни, лучших ратников московских. Михаил Иванович вынул саблю и степенно пошел в атаку впереди дворянского воинства. Не надобно суетиться. Надобно бить без гнева, с холодком. Пускай татары ярятся, им для рубки задор нужен…

Первый наскок отбили, казанским трупьем землю изрядно выложив. Ну да татарин – боец крепкосердый и настойчивый, никогда не бывало, чтобы татарин скоро спину казал да гнев свой оставлял.

Воротынский поставил башни всего в 50 саженях от крепостной стены. Меж ними велел прорыть окопы и встать на завоеванной землице намертво. Всю ночь казанцы дерзкими наскоками пытались выбить русских из окопов, но их отбрасывали назад. Воротынский со своими служилыми людьми не уступал ни пяди. Время от времени государь Иван Васильевич слал на передовую бояр с подмогою.

К утру казанцы обессилели, натиск их ослаб. Трое именитых вождей казанских погибли в сражении, а вместе с ними множество иных князей, мурз и простых воинов. С русской стороны пал воинский голова Шушерин.

Чуть погодя воевода Морозов передвинул пушки к турам и окопам. С такового расстояния, можно сказать, в упор, пушкари московские уж не могли промахиваться по стенам, башням и воротам Казани. Всё летело в цель.

Минула седмица. Русские нашли и взорвали подземный ход, по которому осажденные ходили к реке за водой. Тайник завалило, от взрыва осела, а кое-где и рухнула стена. Казанцы попытались было выкопать новые колодцы, но лишь в одном месте нашли худую, вонючую воду, от которой одна зараза. Перебежчики сообщали: в городе рознь: многие сдались бы, да царь казанский с мурзами не дает.

Уже и крепость казанская разрушилась наполовину, однако татары продолжали биться. Они рыли «норы» и лазы, выскакивали оттуда по ночам и бросались на русских ратников или нежданно открывали пальбу из тайных ям… Где нету более стен казанских, там гражане ставили тыны с бойницами и заборцы в землю вкапывали. Лучшие бойцы казанские, неистовые рубщики, настроились резаться до конца.

Тем временем Воротынский понемногу придвигал туры все ближе и ближе к стенам. В конце концов он поставил их прямо перед крепостным рвом. Татары с бешенством выезжали из ворот раз за разом, бились смертным боем, но терпели неудачу.

Лишь единожды, в обеденное время, когда многие ушли с переднего края, чтобы поесть в более спокойных местах, целая туча казанцев вылезла из тайных нор и прогнала тех, кто оставался на страже башен.

Спалили бы татары башни, испортили бы пушки, и всему делу конец. Пришлось бы начинать сначала, издалека…

Воротынский собрал людей, кто не оробел от вражеской дерзости, и сам пошел впереди них. Рубка была страшная. На месте легли многие, что с одной стороны, что с другой. Воротынскому досталось множество ударов, ибо в тесной сече, когда ты стиснут с боков, спереди и сзади, когда чуешь вонь из вражьего рта, почти все удары достигают цели. Ты их не отведешь, ты их примешь либо шеломом, либо доспехом, либо ладонью, либо лицом – это уж как Бог даст… Был миг, когда облепили Воротынского татары, точно муравьи жука, да и принялись лупить чем попало по чём попало. Тело воеводы покрылось синяками и ссадинами. Думал, не отбиться уже, не выжить… Как видно, берег его Господь. А кого Бог хранит, того вся вселенная убить не может. Да и броньми крепко окован был. Верхнюю кольчугу копьем прокололи в семи местах и саблей прорубили в трех, да и нижнюю дважды продырявили. Кровь пошла из этих двух ран, но там – царапины, ничего! А вот по-настоящему дотянулись до него только один раз: щеку прорезали насквозь… А потом чрез казанское многолюдство дорубились до него свои, ослобонили от татарвы, не сдали. Считай, повезло.

Сражавшемуся рядом воеводе Петру Морозову лицо рассекли до безобразия. Как только встал он на ноги, как только не затоптали его с этой тяжкою раной?! Князю Юрию Кашину пронзили грудь, едва жив остался.

Отряду Воротынского оставалось лишь стоять и умирать.

Стоять! На смертной брани от татар одно спасение – о спасении не помышлять. Стоять и не думать, сколько бойцов против скольких бьется. Стоять и рубить. Стоять и не отступать ни на шаг. Уйти нельзя, разве только свои назад оттащат, полубездыханного, когда уже и ноги держать перестанут.

Отбить татар Воротынскому не хватало сил. Отойти он не мог: ратников перебили бы сразу же, ударив в спину. Да и не хотел. Срамно спину басурманам казать! Он русский князь Рюрикова рода, лучше умрет злой смертью, чем спину покажет.

Но если упереться, если драться до смерти, не отдавая ни вершка земли, может быть, до него успеет добраться подмога…

«Да не убоимся! – крикнул князь воинам. – Станем крепко!»

Милостив Господь! От государева полка пришел со свежими силами воевода Алексей Плещеев-Басманов. Загнали казанцев в норы, пустили им крови знатно. Враг откатился со бесчестием…

Русские ядра вновь обрушились на Казань.

За несколько дней до решающего приступа Воротынский вместе со всем русским воинством видел, как казанские женщины повылезали из пещер своих и разоделись, словно на какой-то большой свой праздник или на женский пир, в прекрасные золотые одеяния, красуясь в них перед русскими воинами. Поняли они, что близок их конец, и готовились к смерти, желая лучше умереть, чем долго мучиться и жить в страданиях. И если бы могли они, то, как птицы, полетели бы или, как звери, метнулись бы со стен и побежали бы к русским, проскочили бы на волю меж их шатрами, но это было невозможно. И ходили они с утра до вечера по городским стенам, плача, прощаясь с родственниками своими и знакомыми и наслаждаясь зрелищем этого света, в последний раз любуясь его сиянием.

Воеводы то и дело подходили к царю: «Чего ждем? Можем идти на город». Иван Васильевич отсылал их. Государь с нетерпением ждал услуги от наемных фряжских розмыслов. Они обещали ему, что покажут, как может работать порох в умелых руках. Несколько дней они подкапывались под стены Казани. Воротынский спускался в мрачные подземелья и видел, как в тусклом свете люди работают, соблюдая полную тишину. Не дай Бог, казанцы услышат и взорвут их сверху…

Нет своры без паршивой собаки, нашлась и тут, под Казанью, таковая. Никем не знаемый сопляк, глуздырь мелкопоместный, из неведомой дыры в великое царское войско вызванный! Тьфу! Великих дел, как видно, для себя захотел, славы не по чину, сокровищ не по званию.

Калужский дворянин из царского полка, Юрий Булгаков, решил изменить Ивану Васильевичу. Царь не раз наказывал его за непомерную жестокость и склонность к разбою. Теперь Булгаков, желая отомстить, сообщил казанскому хану о подкопах с помощью грамотки, прикрепленной к стреле. Воротынский очень хорошо помнил ту грамотку: потом, когда сломили силу татарскую, пришлось как-то князю держать ее в руках. «…Когда же, – писал Булгаков казанскому государю, – московский великий князь от Казани отступит, я, немного проводив его, приеду в Казань служить тебе. Ты же будешь беречь и любить меня, раба твоего». Ну да, раб и есть раб, ведает место свое.