Дмитрий Володихин - Смертная чаша

Дрянь.

Гниль.

Тварь смердючая!

Аспид неутолимый.

Потом дело вскрылось, и предателю без лишних разговоров снесли голову. Но от замысла его только Бог уберег русское воинство. Слабы оказались казанцы в подземной борьбе. Они искали русские подкопы, как могли, однако найти их не успели.

Воротынский хорошо помнил, как на исходе сентября рванули русские пороховые бочки, поставленные под землей в разных местах. Стены казанские подобны стали челюсти дурного кулачного бойца: здесь есть зуб, а там нет, тут есть зуб, а после – трех не хватает. С неба падали бревна, люди, щиты, оторванные ноги и руки…

Царь, выехав на холм, поглядев на работу фрягов, велел отовсюду имать град Казанский.

Пошла потеха.

Пали ворота, именуемые Арскими, взяла Русь башню, а с нею и стенý шагов на сто. Удалое вышло дело, изрядно повеселились, с казанскими богатырями переведались! Ай славно!

Божией милостию и Пречистой Богородицы молением и заступлением с проломного места казанскую силу сбили.

Князь Воротынский вместе со своими бойцами взошел на стены. Кое-где чадили пожары, и от тынов татарских и заборцев невеликих остались одни головешки. В других местах выгорели срубы деревянные, поставленные в основании стен и углубленные в земляную подошву: почва тут осыпáлась и вместо земляного вала появлялись ямы.

Сеча прервалась. Татары опасались наскакивать – задор поистратился. Русские утомились – бить бы казанцев и за стенами, да откуда взять силы? Глядел воевода на град чужой, повеления отдавал, а рук поднять не мог – истомились руки! Час стояла тишина, другой, а потом с неприятельской стороны послышались удары топора. Противу места проломного казанцы стену новую древяную творили со многими бойницами. За нею смольё в котлах зажигали – со стены лить – да сухую сеяную известь готовили, русскому воинству в очи сыпать. Вот бесы! Никакая напасть их не проберет!

Михаил Иванович отправил к царю гонца с молением о большом общем приступе… но его не последовало.

Воротынский сидел с бойцами на казанской стене в течение двух дней. Все это время ему никто не шел на помощь: полки то ли никак выстроиться не могли к новому большому делу в ратный порядок, то ли оробели перед упорством казанским…

День и ночь Михаил Иванович, не смыкая глаз, ждал ответного удара татар, видел, как они заново возводят тыны свои да земляные насыпи, и недоумевал: почему нет приступа? Почему полки русские бездействуют? Мало того, и те сотни дворянские, кои увлеклись во град на плещах у неприятеля, были по царскому приказу отозваны. Отчего так? Опасались царские большие воеводы уличной резни без лада и стратилатского устроения? Сечи опасались на кривых улицах казанских, где самые храбрые запросто сложили бы головы? Да ведь всяко без боя смертного не обойдешься – не погулять пришли, гибельному врагу в самые очи посмотреть и в землю сырую его уложить!

Может, просто боялись поверить, какую дал им Бог выгоду, да и упустили ее?

Мимо ратников Воротынского, чрез остатки разбитых врат, к царю казанскому отправилось посольство от царя московского. Предложили послы сдаться мирно, кровь бы напрасно не лилась. Собрали татарове всегорделивый совет и ответ дали, всякую надежду отъявший на бескровный исход: «Пусть Русь стоит на стенах и в башне! Мы поставим иную стену. Или погибнем все, или отстоимся!»

Ну, раз вы так, то и мы эдак. Помогай, Боже!

К развалинам, где сидел Воротынский со своими ратниками, ночью подобрался отважный поп, да с ним церковный служка. Оказывается, всё воинство исповедовалось и причащалось у священников. Царь еще затемно объехал полки и произнес перед воинами ободряющую речь.

Вслед за попом явились фряжские розмыслы. «Ройте!» – «Да сколько можно?! Люди едва живы». – «Великий государь указал». К утру бойцы Воротынского мало что прорыли подкоп к новой насыпи казанцев, а еще и закатили под землю 48 бочек с порохом. Второй подкоп с чрезвычайным поспешением вели к Ногайским воротам. Казанцам бы против подкопов свои подземные слухи прокопать, перенять русское рытьё, да они оплошали.

Говорят, всю ночь государь Иван Васильевич молился о победе, велел затемно раннюю обедню служить.

Такожде говорят, когда царское моление на литургии подходило к концу, в предрассветный час два устрашающих взрыва подняли на воздух всё казанское рытьё земляное, все тыны. Дьякон читал в сие время Евангелие, произнося последние слова: «И будет одно стадо и один пастырь». Сейчас же заиграли военные трубы. Полки во второй раз пошли на приступ.

Царь облачился в золоченый доспех калантарь и сел на коня. Его было видно издалека. Справа и слева от него двигались на приступ стрельцы. Впереди зияли громадные проломы в стенах города. Через них, как через распахнутые ворота, вливались в Казань царские пешцы.

Князь Воротынский со своими усталыми бойцами дождался общего прямого дела. Его люди вновь оказались на острие копья московского. Они прорвали оборону татар и оказались на улицах города. Отправил о сем гонца Михаил Иванович, пусть царь знает: дело его делается честно и грозно!

Ах, до чего богата Казань! И в том ее истинный соблазн и неистовая погибель. По грехом, как вошли во град, так добрые молодцы с татарами за всякую улицу резались, прочих же ленивых колупаев охватило сребролюбие. Бросили аспиды товарищей своих и пали на сокровища…

Казанцы же вскоре опомнились, и сражение закипело с новой силой. Смолу горячую со стен лили, бревна цельные метали. Особенно тяжко бились у Муралиевых ворот. Там надо всем русским наступлением главами были два искусных военачальника – братья Микулинские. Одного из них, Дмитрия, убило пушечными выстрелом. Другой, Семен, получил множество ран, но выжил.

Русское море постепенно вливалось в Казань. И был гром великий, и шум многий, и крик несказанный от людского множества обоих войск, от пушечного звука и от ручного стреляния. Повсеместно сопротивлялись татары. Страшный копейный бой перегородил улицы от стены до стены. В этой давке даже мертвецы, нанизанные на копья, продолжали стоять. Никто не хотел уступать ни шагу. Отдавая улицы, казанцы запирались в домах и бились с теми, кто пытался туда проникнуть.

Воротынский послал нового гонца: «Дай, великий государь Иван Васильевич, еще людей! Тяжела сеча».

Увидев упорство татар, трусы, корыстовники и лободырни, оставив добропобедных храборников на произвол Господень, обратились в бегство. Толпы, выбегая из города, в ужасе орали: «Секут! Секут!»

Тако соделалось ради беззаконного ума нашего и за все неправды наши перед Богом и человеками.

Царь, сказывали, на бегство своих ратников глядя, впал в великую кручину. Иван Васильевич не только лицом изменился, но и сердце у него сокрушилось при мысли, что все войско христианское басурманы изгнали уже из города. Видя это, старший брат Михаила Ивановича, воевода Владимир Воротынский распорядился воздвигнуть большую христианскую хоругвь у городских ворот, называемых Царевыми, и самого государя, хотел он или не хотел того, взяв за узду коня его, у хоругви поставил. Тотчас приказал Владимир Воротынский примерно половине большого царского полка сойти с коней, сошел с коня сам и устремился в город на помощь усталым воинам.