Дмитрий Володихин - Смертная чаша

С телег начали было отвечать огнем пищальным и дробовым. Но Хворостинин сию королобость живо пресек. Токмо из пушек! Прочее – напрасная растрата порохового зелья. Пищаль бьет тверже, чем стрела, но у лучника прицел точнее. Издаля искусный лучник доброго пищальника всяко переспорит. Для дроба же таковая дальность гораздо непригожа: ослабнет, не поранит никого…

«Почему съемного боя не хотят? Отчего берегут себя? Духом пали? Да нет, татарове нравом не таковы: резвы, с доброй драки их калачом не выманишь…»

И тут по гуляй-городу пронеслось:

– Черкесы! Черкесы! Не татары…

«Вот, стало быть, отчего встали, – сообразил Хворостинин. – Черкесы сюда погулять приехали, хабару набрать да поболе рабов полоненных домой отогнать… Им тут головы класть ни к чему, мы им не враг кровный, а всего лишь кусачая добыча».

Как видно, Девлет-Гирей послал к гуляй-городу черкесское воинство, дабы утомить защитников деревянного городка. Главную же силу поберег до того времени, когда земля подсохнет: утром-то она влажная, коннице – сплошная неудобь, – прикидывал Дмитрий Иванович.

Редкое ядро выбивало бойца из черкесского воинства, а Русь несла потери.

«Что ж, у нас и на вас управа найдется», – заключил свое размышление Хворостинин да и послал гонцов ко дворянским сотням из своего Передового полка. Вестники передали: «Надобны лучшие стрелки».

Пускай лук поработает против лука! Первое боевое умение, коему учили на Руси мальчишек, по роду своему Богом назначенных для царской службы, – игра с луком и стрелами. Уж потом учили их ездить на коне, рубиться секирой и саблею, ножевому бою, кулачному, в последнюю очередь – бою огненному, из пищалей и пистолей. Но сначала, прежде всего прочего, искусство лучной стрельбы. Татарам бы не уступать!

И ныне у русского воинства есть чем ответить черкесским стрелкам.

…Лучники из числа детей боярских встали кучками человек по двадцать – по тридцать шагах в десяти за телегами. К щитам выслали молодых – дозревать, куда стрелы упадут. Опытные сотники да воинские головы отдавали лучникам приказы. Хворостинин не лез в дело: сами справятся, без его пригляду.

– Аз! – возглашали начальные люди, и лучники поднимали свое оружие.

– Буки! – И они разом натягивали тетиву.

– Вéди! – И стрелы малыми тучками летели над щитами на черкесов.

Дозорные показывали отогнутым пальцем вниз или вверх, мол, недолет либо перелет. А потом отчеркивали в воздухе треть указательного пальца, две трети или же весь – сколь большую сделать поправку.

– Аз! – слышались в ответ зычные голоса начальных людей. – Буки! Выше два! – Вéди!

У черкесов не было высоких деревянных щитов. Когда гибельное «вéди!» прозвучало на левом крыле гуляй-города с полдюжины раз, а на правом – раз семь-восемь, они стали покидать поле боя – сначала невеликими дружинками, а потом все разом.

Десятки черкесов остались лежать на еще не просохшей земле…

Токмо тогда на гуляй-город пошли татары, первая волна.

Издаля засыпали стрелами: истинно железный ливень хлынул на русское воинство. Хворостинин велел не отвечать.

Резвым скоком ринулись конники к телегам со щитами. Подбадривали себя гортанными криками. Хворостинин вдругорядь велел: зелья порохового напрасно не тратить.

Не те татары, не самая их сила, а так, легкий скоп, скорым изгоном налетают, скором же изгоном отъедут. По оружью рассудя да по одежкам: татарове Цитраханского юрта, что русскому государю служить не пожелали, когда великий град Цитрахань пошел под московскую руку, да и отъехали на имя царя крымского. Слабое воинство, духа в нем нет. А палить по цитраханцам успеется токмо раз: нет ныне в окопах перед телегами стрельцов, некому первым огнем встречать дорогих гостей. Один гуляй-город должен отстояться.

И лишь когда цитраханская конница приникла к щитам, лишь когда одни всадники принялись подсаживать других, дабы те перемахнули через щиты да и завязали прямой бой внутри русской крепостицы, лишь тогда отворились бойницы.

Ударило разом всё: обычные пищали, гаковницы, тюфяки и пушки. Били в упор. Свинец, дроб железный, ядра – весь хищный холод, доселе сокрытый в утробах стволов, вырвался и нашел себе поживу. Буря огня прошла голодным ветром по скоплению тел. Рвало и дырявило тела конников, кромсало упряжь, увечило лошадей.

Когда дым рассеялся, цитраханское воинство имело жалкий вид. На двадцать шагов от телег трава была устлана ковром из мертвецов и умирающих. Кто-то ездил туда и сюда на коне, то ли утратив разум, то ли лишившись зрения. Кто-то силился встать на ноги и не мог. Кто-то звал на помощь товарищей, но никто не шел помогать. Раненые заходились в крике.

«Господи Иисусе…» – поразился Хворостинин итогу своей же ратной работы.

Цитраханцы, вяло постреливая из луков, откатывались где в одиночку, а где – десятками, безо всякого порядка и строя. «Эти – уже не бойцы. Надолго», – оценил Хворостинин.

– За-ряжай! – прокатились по цепи телег крики десятников, полусотников и сотников.

Самое время было наново заталкивать заряды в длинные шеи пищалей, засыпать порох в пушки, закладывать дроб поверх пыжей. Потому что от вражеских станов летела новая волна, двух прежних много страшнее.

– Ногайцы! – крикнул кто-то, но и без криков всякий знал: тысячи конников, скачущих на низкорослых мохнатых лошадках, дивно неприхотливых к корму и гораздо крепких на морозе, – ногайцы. Лошадок-то ногайских на Руси любили, да и покупали во множестве, но не для того, чтобы они тащили за собой плуг или борону, нет, их брали служилые люди государевы для ратных дел.

Ногайцы… вот народ крепкий, дикий, вольный. Эти – истинные волки, ослабы не дадут. Будет днесь великая жатва!

Всадники ногайские столь скоро пролетели поле перед гуляй-городом, что не успели русские пешцы с пушкарями перезарядить орудья огненного боя. Лишь некоторые, малое число, успели встретить неприятеля огнем.

Падали ногайцы наземь, но лава не останавливалась. Хорошо рассчитали мурзы ногайские: утеснить русскую крепостицу в миг ее слабости.

Близ щитов военачальники ногайские взмахами рук умело разделили воинство свое: одних послали на приступ, другим же дали иное дело – засыпáть стрелами всякую отворяющуюся бойницу. Токмо полезет стрелец со своей пищалью, а уж обе ладони стрелами пронизаны и еще стрела в щеке глубоко сидит…

«Ин ладно, схватимся инако», – решил Хворостинин.

По сию пору не отпускал он лучших лучников из конных сотен своих. Теперь, по приказу его, стрелки из лука приблизились.

Как только ногаец перебирался через щит, его разом били русскими стрелами. И падал он, истыканный, словно еж. Вот десяток ногайцев лег, два десятка, вот полсотни… Лучникам подносили новые и новые связки стрел.