Дмитрий Володихин - Смертная чаша

Лучшие нукеры Девлетки, сила свежая, да еще, как видно, родня царя крымского, поведет их, если только не он сам. Над головами во множестве бунчуки высятся с конскими хвостами разных цветов да знамена пестрые треугольные. Выше всех – белый бунчук самого Девлетки, а с ним по соседству шелковое турское знамя, зеленое с малиновым, покрытое вязью чужих непонятных буквиц.

А у него уж и людей для обороны недостает, и раненых полно. Да и устали смертно те, кто не ранен. Кто с татарами не рубится, те лежат на земле, дышат со хрипом, а инде прямо на трупье улеглись, то ли в чужой крови измазаны, то ли в своей… Сколько держат они натиск татарский! Откуда сил еще взять? Того ж князь Михайлу Лыкова выносят из сечи с разрубленным плечом, едва жив… Вот те сорвал доспех!

Этих воинов, лучших во всем царстве Крымском, никакими кудесами не сдержать. Стало быть, подошел срок последний и осталось ныне токмо голову сложить честно, без сорома.

Дмитрий Иванович перекрестился и мысленно обратился ко Христу: «Господи! Дай нам побить басурманство поганое. А если нет на то Твоей воли, дай нам хоть смерти непостыдной!»

Тут к Хворостинину подбежал Темир Алалыкин в сверкающем куяке. Коня вел он в поводу, торопился, пот катил с него градом.

– Воевода князь Дмитрей Иваныч! – крикнул он издалека. – Я от князя Воротынского гонец. Велит князь Воротынский передать тебе вот это…

Он сунул Хворостинину большую флягу с водой. Князь сделал несколько жадных глотков и сейчас же передал драгоценную флягу первому, кто схватил ее, без разбору.

– Благодарствую… Но на всех тут маловато.

– …а к тому добавляет: пусть-де Хворостинин делает свое дело, как уговорено. Приспел час.

«И-эх, молодец, Воротынский! Не промедлил на сей раз… Ин ладно, еще потолкаемся с Девлеткой».

Хворостинин другояко осенил себя крестным знамением.

– Славен Господь!

Князь велел немедленно позвать к себе того полусотника, который после ранения Лыкова остался за старшего у стрельцов-смолян. А вместе с ним – немчина-ротмистра Юрью Францыбекова, ражего бойца, поставленного головой над иноземными пешцами, по найму служащими. Поговорил с ними немного, на большее времени не оставалось. Отбежав к своим, эти двое привели в движение отряды пеших ратников. Зачадили фитили, послышалось бряканье тяжелых немецких доспехов.

«Ударить-то мы ударим… Как следует ударим, если Бог поможет. Но надолго ль задору нам хватит – стоять против нукеров Девлеткиных? Истомлены все».

Вдруг услышал Дмитрий Иванович иное пение, но не черное, тени в себе имеющее, нет, напротив того, солнцем блещущее.

По гуляй-городу шел протоиерей Феодот с образом Пречистой в руках, за ним шествовали иные священники да диаконы, да чтецы, да служки церковные со иконами и хоругвями. Все они, как един человек, голосами чистыми и грозными пели псалом!

И псалом цеплял ратников за души не столь скоро, яко песнь черной воды, но когда доходил до сердца, то поднимал раненых, истомленных и едва ли не ставил на ноги убитых.

Псалом катился по гуляй-городу, словно бы полноводная река по равнине, – величаво, неостановимо. Иль будто облако посреди небес, влекомое теплым ветром.

И вот уже ревело воинство русское: «Не убоюся зла!»

И вот уже сам Хворостинин, подчиняясь родной мощи Псалма, повторил про себя: «Не убоюся зла! Яко Ты со мною еси!»

И вот уже рядом с ним выборные, кто остался жив, шептали, пели, выкрикивали: «Не убоюся зла!»

Дождь татарских стрел посыпался на гуляй-город. Рухнул отец Феодот с железным жалом в груди. Но кто-то иной уже подхватил образ Пречистой, не дал ему упасть. А воинство, доселе едва живое, вновь готово было драться насмерть, вновь стояло с оружием в руках и ждало смертной чаши, как радости.

– Щи-ты до-лой! – приказал воевода.

Завыли зурны московские, ударили накры, взрокотал великий барабан полковой.

Мигом упали щиты с телег.

Перед татарскими лучниками открылся ровный строй русских стрельцов, поставленных в два ряда.

– Бей! Бей! – во всю глотку заорал Хворостинин.

Опоздали нукеры. Надо было бросаться на приступ раньше, идти по телам своих, по живым и по мертвым. Промедлили! Теперь их черед сбрасывать головы. Ну да всякой овощи – свое время…

– Чаг-г! – первый ряд стрельцов выстрелил из пищалей, и смоляне дружно опустились на одно колено.

– Чаг-г! – пальнул над их головами второй ряд.

Били по татарам с двух десятков сажен или чуть более того. В обычном бою – худо, надо в упор, с десятка, дабы не сажать свинец в воздух. Но сей день лучшие бойцы крымские встали перед гуляй-городом плотно, гущею; тут не промахнешься; русский свинец повсюду находил плоть, терзал ее, калечил, пронизывал насквозь. Стозевный вой встал над телами людей и лошадей.

– Р-р-р-а! – прокатился по цепи телег разъяренный рык полковых пушек.

– Р-рах-х! – добавили свой голос тюфяки.

Дымом заволокло татарское воинство. Вой оттуда сделался громче, протяжнее.

«Крепко же им досталось», – прикидывал Дмитрий Иванович.

Но на отступление татар воевода нимало не уповал. Перед русским гуляй-городом стояли не просто воины – богатыри татарские. Таковые не отступят. Нынче ошеломлены они, но скоро очухаются и полезут в драку. Чем позже сие произойдет, тем лучше.

Самое время подкинуть им последний подарочек…

Тяжелые пешие латники из немецкого отряда Юрьи Францыбекова ловко забрались на телеги, спрыгнули с них, да мигом учинили чело против татарской силы. Сколько их? Всего-ничего, полсотни бойцов, зато бойцов, на Полдень от Москвы доселе не виданных.

Каждый нес длинную пику, и жалкая полусотня, ощетинившись пиками, ровно ёж, издаля принялась колоть татарских коней и всадников – одного положили, другого, пятого. Крымцы попытались было взять их в сабли, да напоролись на те же пики, точно мухи на иголки. Малая сила немецкая, горсть ратников, мелкая мелочь, не допускала татар к себе.

Мурзы татарские, беи, царевичи скоро опомнились. Отвели бойцов от немецкого ежа, взялись за луки. Тут бы и полечь немцам, но у Юрьи Францыбекова на то припасена была своя хитрость ратного строя. Поднес он к устам деревянную свистульку, дунул, и под ее оглушительный свист копейные бойцы немчина – все как один! – легли наземь. А за ними уже изготовился малый отрядец пищальников иноземных, всего-то десятка три человек…