Дмитрий Володихин - Смертная чаша

– Даш-ш-ш! – плюнули свинцом ружья.

И опять – в упор, в самое сердце татарского многолюдства. Слетел с коня какой-то мурза в драгоценных одеяниях. Упало два бунчука.

Вновь свистит Юрья.

Тотчас же опять встали пешцы с пиками… сделали шаг вперед… нанесли укол… приняли гнев нукеров на пики… Яко пальцы единой руки работали!

Но тут уж на них со всех сторон посыпались стрелы. Не могли их более защищать огнем иноземные стрелки, ибо долгое дело – перезаряжать пищаль…

Вот уже два немчина лежат, истыканные крымскими стрелами. Нет, полдюжины, десяток… Пора. Помогай, Господи!

И тогда государев окольничий князь Дмитрий Иванович Хворостинин поднял клинок свой и вышел к телегам, призывая прочих следовать за ним. Не хоронилось более русское воинство за телегами и щитами, вытекало оно из гуляй-города – биться в поле.

– Русь! – молвил Хворостинин толико громко, чтобы людям, шедшим за его спиной, было слышно. – Русь!

– Р-р-усь! – прокатилось сзади. – Р-р-р-у-усь! Веди нас, батя!

Вал царских ратников перекатился за телеги, понёсся на врага.

– Р-р-р-у-у-у-у-усь!

Боевая сила, доселе сокрытая в гуляй-городе, выплеснулась, толкнула татарскую стену, продавила ее кое-где. Не ждали отчаянного удара крымцы. Искали выковырять упрямых урусутов из-за щитов либо положить их в тяжкой свалке на телегах… Кто мог предсказать, что защитники деревянной крепостицы излезут оттуда, бросятся вперед и устроят свалку в чистом поле?!

Прежде так не поступала Русь!

Теперь поступила.

Оглушенные пищальной и пушечной пальбой, раздосадованные дорого стоившей борьбою с немчинами-копейщиками, сбитые с толку нежданным натиском Руси, татары попятились. Горделивые нукеры, потрясатели степей, барсы хищные, сползали с коней, зажимая смертельные раны, и целовали чужую черную землю в гибельной истоме.

– Р-р-у-у-у-усь!

Ратники Хворостинина вовсю напирали, отжимая врага от гуляй-города, теснили пешие – конных!

Хворостинин на краткий миг понадеялся на чудо: еще немного, и сломают они хребет Девлетке, не выдюжат его нукеры, подадут тыл!

Но нет, пусть и отважны ратники русские, а сему не бывать, занеже силён на бою татарин, и редко таковое случалось, чтобы уступил он, растерявшись да ослабев сердцем. Ино придется с татарином перемогаться до последней крайности, пока ты ему шею не свернешь либо он тебе.

«Вся наша нынешняя удаль, – успел еще подумать Хворостинин, – всего-то лишние капли времени для князя Воротынского. Завязли бы в нас татары, яко топор в пеньке, обо всем прочем помнить бы перестали… Коли вскорости успеет Воротынский вывести свои полки низинкою в тыл Девлетке – одолеем. А чуть позже выведет конников своих на удар, так поляжем все тут, и не спастись».

Более ни над кем и ни над чем не начальствовал воевода. Разве только над самим собою. Ратник пеший с добрым клинком, в добром шеломе и добром доспехе – вот ныне все его воинство. Одно осталось ему – разить, пока способен держать оружие.

И он бил, отбивал чужие удары, дотягивался до врага, защищался и вновь нападал.

Бой между крымцами и царским воинством превратился в свалку. Обе стороны упорствовали, никто не отступал. Татары могли бы отойти и расстрелять русских пешцов из луков. Русские могли бы вновь уйти в гуляй-город и там затвориться. Но сего не делали ни одни, ни другие. Наступил тот редкий миг, когда два народа выставили лучших своих бойцов, и те из чести и упорства не покидали бранного поля, не зная иного для себя исхода, как только истребить врага, содрать доспехи с чужих мертвецов и встать на костях победителями.

Секлись молча, с гневом сухим и беспощадным.

…Отбил удар справа. Отбил удар спереди. Рубанул. Приняли на саблю. Отбил удар спереди. Уколол в ногу. Свои оттащили раненого татарина. Отбил удар справа. Отбил удар слева. Рубанул. Саблю рассек напополам во вражеской руке. Отбил удар справа. Отбил удар справа…

Выборные дворяне падали один за другим вокруг Хворостинина, но и крымские нукеры честно платили им жизнью за жизнь.

Татары начали соскакивать с лошадей – пешим сподручнее резаться в рукопашной схватке, лицом к лицу.

Дмитрий Иванович устало ворочал отяжелевшим клинком. В руках поселилась боль, пот заливал глаза, всё тело требовало отдыха. Но такова судьба ратника: косец не ведает сна во дни страды, тако и воиннику не найти отдохновения в день сечи.

Отбил удар слева. Отбил удар спереди. Рубанул. Кто-то коротко охнул, падая под ноги. Отбил удар справа. Отбил удар слева. Рубанул. Приняли на щит. Отбил удар слева. Отбил удар спереди. Вложился в длинный укол. Татарский конь, от боли поднявшись на дыбы, сбросил всадника. Отбил удар справа. Отбил удар слева…

Больше не осталось рядом с ним выборных. Плечом к плечу со князем встал громада-полусотник с байданой поверх черного тегиляя да в шапке, обшитой железными бляхами. Давешний Третьяк Тетерин. На одну руку надет у него легонький черкесский щит, в другой – тяжкий кистень, каковой и двое обычных мужиков едва ли совокупной силой поднимут. Тетерин работал им мерно, навычно, ровно христьянин на обмолоте снопов.

Служилый человек по отечеству на Руси не знает ни плуга, ни сохи, ни рукомесла мирного, ни торгового промысла. Одежды его – лучше, чем у селянина, идущего по борозде. Дом его – просторнее, чем у посадского человека. Пища его – сытнее, чем у купчины, если только купчина не ходит в больших гостях, а служилец по отечеству не обеднел вконец. Но за всё это государев служилый человек платит кровью. Настанет час, когда смерть воззрит ему в самые очи, и надобно уметь не отступить перед ее взглядом. Сызмальства отец вручает ему главное наследство: саблю, да лук со стрелами, да доброго коня, и судьба его – держать в руках эту саблю, пока не разожмутся пальцы от дряхлости либо от смертельной раны; выпускать стрелы по врагу, пока не ослепнут глаза либо не закроются на поле бранном, слепо обратясь к чистому небу над битвой; ездить на коне по слову государеву в земли далекие и вовсе незнаемые, пока ноги не ослабнут и не утратит он способности запрыгнуть в седло либо покуда конь не заржет горестно над окровавленным телом хозяина.

И Хворостинин честно платил Руси за высокую честь свою воеводскую, за сытную пищу, за теплую одежду, за резной терем во граде столичном.

Вот уже нет никого кругом из русских воинников, окружили крымцы Дмитрия Ивановича со всех сторон. Один лишь Третьяк Тетерин, встав со князем спиной к спине, всё так же мерно обмолачивает татарские черепа.

Отбил удар слева. Отбил удар справа. Отбил удар справа. Рубанул. Разрубил нукеру кисть руки, выронил тот саблю… Отбил удар слева. Отбил удар слева. Отбил удар слева… До чего ловок чужой боец! Никак не достать его! Ин ладно, пускай удача ослепит татарского воина. Хворостинин рубанул худо, криво, да и «провалился» вперед. Враг и подумать не успел, руки его сами нанесли удар, смертный удар… лишь тем Дмитрий Иванович спасся от него, что ведал, где ждать чужой сабли, да отклонил голову. Татарин все равно дотянулся, хотя бы и вскользь: жалобно тенькнул шелом, боль пронзила правую бровь, кровь мигом натекла в око.