Николай Таратухин - С гитарой по жизни

«Чакона» мне казалась очень серьезной пьесой. Я к ней подбирался долго. Начал с небольших прелюдий. «Маленькую прелюдию» до минора в транскрипции Сеговии в тональности ре минор, Прелюдию до мажора, по мотивам которой Ф. Листом, Ш. Гуно и многими другими композиторами была написана «Аве Мария», я включал свои концерты регулярно.

На работе все шло своим чередом. Наша технологическая группа была очень дружным коллективом. Мужчин, включая Станислава Ростиславовича, было четверо: Николай, атлетического сложения спортсмен, с которым мы выступали за сборную цеха по футболу на заводском первенстве; Борис, неповоротливый увалень, добродушный как тюлень, и я. Женщин было трое: пожилая Марья Михайловна, обремененная внуками и вечно торопившаяся домой, и две Людмилы. Одна — очень серьезная, парторг цеховой партийной ячейки, увлекалась туризмом и политикой. Другая — Люда Рац, хохотушка с веселым характером, очень привлекательной наружности, небольшого роста, но крепенькая и статная. Все у нее под руками, как говорится, горело. Заводила компании, она организовывала наши совместные празднования дней рождения, поездки по выходным в спортивно-оздоровительный лагерь в Кабардинку. Была она моей ровесницей и без мужа воспитывала дочь. Я своим «звериным» чутьем определил, что с нею у меня все может получиться.

У каждого из нас в технологической комнате имелся свой рабочий стол. Вышло так, что Люда Рац сидела напротив меня. Ее круглые коленки порой отвлекали меня и от работы, и от сольфеджио. Она частенько перехватывала мои красноречивые взгляды и, дразня меня еще больше, как бы невзначай, подворачивая белоснежный халат, обнажала свои прелести еще выше. Эти загорелые ноги на фоне белого халата меня просто сводили с ума.

Надо ли говорить, что в каждую из наших поездок к морю я оказывался в воде рядом с нею и тогда, подобно Одиссею, я скользил по волнам ее голого тела. Мои руки начинали путешествие с ее плеч и далее приближались к проливу между Сциллой и Харибдой — так я мысленно называл ее груди. Они были красивые на вид и упругие на ощупь. Но стоило мне сделать попытку задержаться более секунды после высадки на какой-либо одной из них, как сразу же я получал чувствительный удар по корпусу «корабля» ее крепеньким кулачком. Но зато мог свободно продвигаться вниз к ее талии, обнимая ее и спереди, и сзади, беспрепятственно касаясь перехватывающих мое дыхание других выпуклостей ее тела. Но, как только мои руки входили в запретную зону, Люда в последний критический момент ловко выскальзывала из моих объятий и совала мне под нос смачную фигу.

Такие процедуры были у нас с ней не только в воде. Оставаясь по вечерам наедине среди прибрежных кустарников, мы бродили по окрестностям. Конечно, поцелуи были, но не более того. Я настойчиво у нее просил большего, а она настойчиво мне отказывала. Более того, сколько раз на работе я пытался назначать ей свидание, но она всегда под благовидными предлогами отказывалась со мной встречаться. Казалось, мы должны были с ней в конце концов разругаться и покончить с такими отношениями, но, как ни странно, мы с ней становились еще дружнее. Бывало, то пирожками своего приготовления меня угостит, то варениками с вишнями, которые, признаюсь, я очень любил. Она как будто держала меня на поводке — то отпускала совсем, а то вдруг притягивала так близко, что мне казалось: еще немножко, и она моя.

Я чувствовал, что контакт есть, но не хватает маленькой искры, чтобы разгорелся костер. А этой искры пока не было. Потом я узнал, что, причиной ее такого поведения был ее бывший муж. Он то появлялся у нее, начиная заново семейную жизнь, то исчезал. А её 15-летняя дочь очень любила отца, и мое появление на их горизонте травмировало бы психику ребенка. Впрочем, однажды и мне представился случай показать ей свою стойкость и характер. Но об этом позже.

Соблюдая хронологическую последовательность, вернусь к тому времени, когда я выписался из больницы, залечивая язву. К Валентине я больше ходить не стал. Да меня там особенно и не ожидали. По графику мне был положен отпуск, и я снова полетел в Москву. Евгения Ларичева я не застал, он был на гастролях. Зато Славского я нашел на работе в училище. Встретились, как старые друзья. Он расспрашивал меня о гитарных делах в Краснодаре. Узнав, что у нас в музучилище стали преподавать гитару, он искренне обрадовался. Посидели мы с ним опять неплохо. И снова приходил Петр Панин. Почему-то он часто ходил к Славскому — наверное, дружили. А может быть, были и другие причины. Решил познакомиться с Владимиром Дубовицким — автором выпускаемых музыкальными издательствами сборников «Репертуар гитариста», делающим хорошие аранжировки для гитары популярных классических пьес и отличным гитаристом. Созвонившись по телефону, отправился к нему. Дубовицкий жил на съёмной квартире, мне он сказал, что развелся с женой. Не помню, играл ли ему что-либо. Помню только то, что он спросил, располагаю ли временем, чтобы сходить с ним на собрание гитаристов Москвы. Я согласился. Собрание проходило в какой-то школе. Актовый зал был полон людей.

— Видишь вон того, с рыжей бородой? Это Саша Фраучи. Пойдем, я тебя познакомлю с ним.

Так я познакомился с еще одним из выдающихся гитаристов России. (Впоследствии, когда он был на гастролях у нас в Краснодаре, мы встретились, как старые знакомые. Ходил к нему в гостиницу. Много говорили о технике исполнения. Я играл на его гитаре. Он положительно отметил мою игру — не думаю, что льстил. Посоветовал мне обратиться к творчеству Федерико Морено Торробы, исполнив первую часть его сонаты). Будучи в Москве, я познакомился с еще одним московским гитаристом — Алексеем Чавычаловым. Ходил к нему в гости, он жил на Воробьёвых горах. Позже, в мае 1979 года, он приезжал ко мне в Краснодар, подарил мне пьесу Ф. Морено-Торробы «Мадроньос» и «Собор» А. Барриоса со своими автографами. Эти копии были на фотобумаге, тогда ксероксов не было. На обратной стороне одного из листов написано: «Николаю от Лёши, май 1979 год. Может быть, когда-нибудь, я услышу „Собор“ в твоем исполнении. Играют его в Москве единицы». Его пожелание сбылось. Недавно зашел в книжный магазин и увидел книгу А. Чавычалова, забыл название, но что-то о технике игры.

Уехал из Москвы в приподнятом настроении. Начались занятия на втором курсе училища. Вновь пригласили поиграть в Доме ученых. Репертуар мой серьезно обновился. Кроме первой прелюдии Э. Вилла-Лобоса, играл уже и пятую. Увлекся музыкой Морено — Торробы. У меня начался испанский период игры на гитаре. Вообще, надо сказать, что как музыкант, я был воспитан на испанской музыке. По совету А. Фраучи начал разучивать «Сонату» Морено-Торробы. Первую часть выучил сравнительно легко. Третья в стиле рондо с испанским колоритом давалась труднее. Модуляции в ней сводили меня с ума. Я вставал задолго до работы и начинал упражняться под поролон — бесшумно. Вторая часть — просто шедевр, жаль только, что приходилось перестраивать гитару в ре. А тут попалась книжка о Гарсии Лорке. Его стихи даже без рифмы были понятны, и меня так тянуло самому что-нибудь сочинить в подражание ему…