Николай Таратухин - С гитарой по жизни

Ведь главным персонажем моей критической статьи должен быть весьма влиятельный директор центра книготорговли не только Краснодара, но и всего Краснодарского края. Связи у него были огромные и критиковать его побоялся бы любой журналист, тем более, обвинять в «прихватизации» имущества центра книготорговли. Я, совсем «необстрелянный», еще только начинающий стажер, написал небольшой фельетончик, всего 110 строк. Но судился с директором четыре месяца. Он подал иск в суд на газету и на меня по защите чести, достоинства и своей деловой репутации. Большинство в газете мне сочувствовали и искренне переживали за меня, но были и такие, кто злорадствовал и давал мне понять — случайным людям в журналистике делать нечего, тем более, какому-то слесарю ХБК!

Защита чести, достоинства и деловой репутации в суде — самый трудный для журналиста процесс. Дело в том, что во всех других судебных процессах обвиняемый не должен доказывать свою правоту, его вину должно доказывать следствие. А здесь журналист должен сам доказывать свою правоту. И горе, если журналист не сможет документально подтвердить хотя бы одно свое утверждение. В моем случае документами служили свидетельские показания работников книжной базы. Причем эти показания должны быть изложены только в суде. Никаких письменных заочных показаний суд не принимает. Это хорошо усвоил директор и принял политику «вымывания свидетелей». На первое слушание пришли пять работников базы. Директор не пришел «по болезни». На второе явились четыре. У директора «предынфарктное состояние» и опять неявка, и опять перенос заседания суда. Мои свидетели работали и просто не могли тратить время на безрезультатное хождение в суд. Их число сокращалось. Так было до тех пор, пока я не понял, в чем дело. Попросил двух оставшихся, но самых главных свидетелей спрятаться и прийти в суд с небольшим опозданием.

Увидев, что я стою один у двери зала суда, адвокат директора подал сигнал директору и тот, как говорят, явился — не запылился. Когда через пять минут после начала процесса свидетели вошли в зал, у директора на самом деле было предынфарктное состояние. Процесс я не проиграл. Но и не выиграл. Оказывается, этот директор (не хочу называть его очень сладкую фамилию) был в хороших отношениях с главным редактором моей газеты — Петром Ефимовичем Придиусом. Так вот, когда директор почувствовал, что иск ко мне у него трещит по швам, то пришел к редактору и наврал ему, сказав, что процесс он выигрывает и хочет закрыть дело миром. Редактор, не зная истинного положения дел в суде, согласился. О мировом соглашении без моего ведома было опубликовано в газете. А я получил первую моральную оплеуху. Но и директор вынужден был уйти с работы, потеряв доверие коллектива. Так состоялся мой дебют в газете в качестве автора критических статей.

Напомню, что я не состоял в штате газеты, а зарплату получал только в виде гонораров, и мне приходилось проявлять большую работоспособность, чтобы хоть что-то заработать на этой, как может показаться на первый взгляд, непыльной работе. Коллектив журналистов газеты был достаточно опытным, все профессионалы с большим стажем работы. Я потихоньку учился у них, и мои статьи стали получаться не хуже, а иногда даже лучше. Я ни с кем не конфликтовал, старался не выпячиваться, и, наверное, поэтому в журналистской среде было у меня много друзей. Особенно я был дружен с тремя своими тезками — Николаем Рыжковым, Николаем Грушевским и Николаем Ивановичем Харченко. С ними я часто обсуждал политическую обстановку в стране, мы ожидали больших перемен. С Николаем Грушевским меня сближал футбол. Он обладал большой спортивной эрудицией и прекрасно комментировал футбольные матчи с участием «Кубани». Позже мы с ним работали в газете «Рассвет», где он вел спортивный отдел.

На гитаре я играл все реже и реже. Приходил домой, ужинал и отправлялся на комбинат — ночное дежурство никто не отменял. Хорошо, когда не было аварийных ситуаций, а только плановые профилактические работы. Но были и такие ночи, когда требовалась большая отдача сил. Придешь домой и валишься с ног. И все же, несмотря ни на что, во второй половине дня я всегда шел в редакцию, благо там у меня был свободный график работы, и занимался журналистикой.

Однажды прихожу в газету, а там переполох. Большая группа молодых журналистов решила уйти в «Кубанский курьер», газету, которая обраазовалась по велению властей и должна дислоцироваться не где-нибудь, а в том же двухэтажном здании, где располагалась газета «Кубанские новости». Последней пришлось потесниться и отдать второй этаж новорожденному детищу пришедших к власти сил.

В стране случилась революция. Большинство коммунистов стали срочно сдавать свои партийные билеты в райкомы и отрекаться от своих кумиров. То, что казалось незыблемым, рухнуло в одночасье. Я коммунистом не был, но однажды едва им не стал. Это случилось в пору моей работы мастером на ХБК. Партийное руководство комбината очень упрекало начальника моего цеха за то, что у него три участка возглавляют мастера не коммунисты.

— Немедленно надо организовать прием их в КПСС. Это безобразие, когда производственные коллективы возглавляют беспартийные, — твердили ему.

На очередном собрании партийной ячейки цеха нас единодушно приняли в члены партии. Осталось утвердить это решение в районном комитете КПСС, который располагался недалеко от комбината. В назначенный день и час мы трое явились в приемную секретаря районного комитета партии. Сидим час, сидим второй. Я нервничаю. Дело в том, что мои коллеги были мастерами дежурных служб, там ничего экстраординарного не могло случиться, а у меня одна бригада ведет сварочные работы в прядильном цехе, где того и гляди может возникнуть пожар, другая в ткацком, третья в кондиционере на опасной высоте. Заглядываю в дверь кабинета секретаря. Он что-то пишет, заглядывая в какой-то талмуд.

— Скажите, пожалуйста, долго нам еще ожидать приема?

— Сидите и ожидайте…

— Ну, сколько же можно ждать? Вы же сами назначили нам время…

— Кто Вы такой, что указываете как мне работать? Вы сознаете куда вы пришли? Закройте немедленно дверь с обратной стороны…

Такой вот примерно предварительный диалог у меня состоялся с первым секретарем райкома. Последующий диалог, а скорее, монолог с моей стороны содержал блестящие перлы из антологии русского мата. После чего я грохнул дверью так, что посыпалась штукатурка на пол. Как ни странно, но никаких репрессий в мой адрес не последовало. Это произошло, наверное, потому, что у меня на участке случился в мое отсутствие несчастный случай. Пострадал слесарь, упав с трехметровой высоты. Травма была относительно легкой, но слесарь был на больничном около десяти дней. На мое счастье документы об инструктаже по технике безопасности у меня были в порядке. Я этому уделял первостепенное значение, инструктаж всегда производил вовремя и примчавшейся тут же комиссии не было к чему придраться. А в партию меня, естественно, не приняли.