Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

Вот так представлял я себе положение этих несчастных немцев, их советских коллег по кичману, собственное свое положение. И очень волновался, рассказывая, стараясь быть предельно точным в изложении прошедших событий.

Рассказывая, я ожидал, что мои слушатели будут шокированы удивительными выступлениями соратников вождя народов на многочисленных высоких собраниях того времени по поводу ратификации очередных необъяснимых договоренностей — скоропалительных до суеты — с нацистской верхушкой Германии. Ничуть! Слушатели мои — русские и немцы — отлично, как оказалось, знали истинную цену соратникам своих земляков. И потому молча и, как мне показалось, даже излишне спокойно выслушали «политическую часть» моего рассказа. А потом попросили «возможно подробнее» и «предельно точнее» пересказать ход событий начавшейся «с нашей помощью» 1 сентября 1939 года «новой Мировой войны»…

…Я выговорился. Ответил на вопросы. В камере воцарилась, действительно, мертвая тишина… Потом один из военных спросил спокойно так:

— Ты, парень, часом не фантазируешь? Так–таки немцы «почти всю Европу захватили»?

— Не фантазирую: немцы захватили почти всю Европу.

— Чехословакию, значит. Польшу. Скандинавию, говоришь?

— Да. Только не Скандинавию, а лишь Норвегию и, частично, финнов.

— И Францию? За месяц?!

— Да! Да! Да!..

Я взъярился на его неверие. Я ведь понимал, кому рассказываю о таких важных событиях! Старался ничего не упустить.

Ничего не напутать. Я ведь все, абсолютно все помнил! Пересилив обиду, успокоившись чуть, я повторил снова хронологию событий:

— В октябре 1938 года немцы оккупировали Судеты; в марте 1939 года — Чехословакию и Мемель; 1 сентября они напали на Польшу, а потом на Польшу… напали наши — 17 сентября; сперва на Польшу, а потом, 30 ноября, на Финляндию; дальше – в апреле 1940 года немцы напали на Норвегию, в мае — на Францию, на Бельгию, на Голландию. Франция капитулировала 22 июня — нет, не за месяц, а за 43 дня Гитлер расправился с Францией. Много вам? Мало? И я ли виноват, что так вышло?

— «Виноват — не виноват»! Бред всё это, собачий бред!

— Па–авел Иванович!…

Это еще один командир встрял — унять…

— Что «Павел Иванович»… Взрослые ведь! Или за три года «покойницкой» чокнулись все окончательно?! Слушаем болтовню этого салаги… Шизофреника или вовсе провокатора…

Да! Провокатора!

— Сами вы салаги–провокаторы! Хоть и старые… Слова больше от меня не услышите!

Я свалился на нары. Уткнулся лицом в вонючий матрац.

Никогда не было мне так обидно и горько. И так непереносимо стыдно, будто на самом деле меня уличили в какой–то немыслимой лжи, в грязной мистификации. В провокаторстве! И кто уличил–то? Следователи, что избивали меня, требуя вранья и предательства? Нет! Командиры Красной армии! Сами истязаемые тюрьмой, ложью и… абсолютным неведением того, что на самом деле происходило в большом мире.

Слезы лезли в рот. Обида давила. Но уже подумалось: ну что я распсиховался? Или иного результата ожидал от своих откровений? Понимал: не всем дано пережить шок от осмысления моего рассказа. Их же не только знать отучили, но верить! Если подумать — события, о которых я им рассказал, они чудовищны! И уж неподготовленных к ним людей вполне могут с ума свести! Опять же, кроме как от меня, им не от кого узнать правду.

Я просчитал до ста, успокоился. Встал с нар. Подошел к Павлу Ивановичу. Сел рядом. За несколько утренних часов он изменился неузнаваемо. И без того серое лицо его будто серой плесенью покрылось. Нос заострился. Потухли глаза. Ничего не было в них от мысли. Злоба одна. И смотрела она в меня… Я хотел рассказать ему о моих маме и отце. Они, «шпионы», загорают на Колыме вот уже одиннадцать лет. Ничего, кроме добра, не несли людям. А эти, что быстренько сварганили договор и развязали войну, нагромоздив уже горы трупов, — эти чисты… Не шпионы они. И не они предали народы свои… Как же так получается, хотел я спросить Павла Ивановича, большого командира.

Он вопроса моего не дождался. Сказал:

— Падло! Ты в душу плюнул всем, сука позорная! Тебя – задавить!

И стал медленно, тяжело подниматься с нар…

Меня оттянули от него за рубаху. Кто–то из военных, укладывая его, бросил в мою сторону:

— Впрямь — задавить гада… Провокатора…

…Не объяснить, никогда не объяснить того, что было со мной тогда.

— Люди! — это позвал человек, который в первые мои минуты в камере «защитил» меня от натиска жаждавшего новостей

Никулина, — Всеволод Леонидович Стеженский. — Люди! Да послушайте вы! Мальчишка правду говорит. Я верю ему… И отойдите от Павла Ивановича. Человеку нечем дышать. Не по–нимаете?

Возбужденные камерники расползлись. Павел Иванович навзничь лежал на своем матраце.

— Вы к нему больше не подходите, — обернулся Стеженский ко мне. — И помолчите. Перекормили нас новостями…

Но не все так эмоционально и агрессивно восприняли мой рассказ. Большинство отнеслось к нему, по–видимому, серьезно. Сработала «военная» тема. Она тотчас же завела аналитический аппарат профессионалов, годы пребывавший в прострации. Когда я пришел в себя и снова успокоился, я обратил внимание на то, как большая группа военных, разместившись на «немецкой стороне», вовсю осмысливала ставший им известным ход событий «на 28 августа». Она даже почти закончила попытку рассчитать время возможного начала… операций против нас — начала войны с нами. И время это приходилось, как они установили, на вторую половину июня этого года! Все, что я им рассказал, не оставило у них ни малейшего сомнения в том, что германские вооруженные силы обязательно будут направлены против СССР. И нападут они именно в вычисленное время. Кто–то пояснил: сам факт скоропалительного подписания высокими договаривавшимися между собой сторонами такого договора в августе 1939 года указывает на полную готовность одной стороны напасть на другую, а той — нанести упреждающий удар.

Но почему? Из отдельных фраз и обрывков реплик я понял, что, во–первых, Генштаб Вермахта принципиально не мог санкционировать даже временную оккупацию Балтии Советским Союзом. По–видимому, сам фюрер своей волей и авторитетом кинул нам эту кость как приманку и, одновременно, как капкан для наших войск на будущую германскую акцию в тех же балтийских государствах. Во–вторых, ни Генштаб, ни теперь уже сам Гитлер не спустят нам Финской войны. Санкцию на которую они тоже нам не дали. Не могли дать. Тем более, они ни в коем случае не преминут воспользоваться ее результатами, да еще в момент, «когда Генштаб Вермахта, наверняка, на ходу просчитывает даже самые мельчайшие шансы… в стремительно развиваемых им событиях…». Что Вермахт воспользуется результатами деятельности Карла Густава, даже я не сомневался…