Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

Обеспокоенные ростом именно этой части неуправляемой, — следовательно, враждебной режиму, — части их, власти организовывали кампании… отлова беспризорных детей. И отгон их за прочные стены кичманов и «домзаков», за проволоку повсюду возникавших концлагерей, в древние кремли разогнанных монастырей. А чуть позже — в именуемые «детскими» так называемые «пенитенциарные учреждения».

Наспех организованные «Детские тюрьмы» и «Детприёмники», — по первости неконтролируемые никем, — тотчас же становились полем деятельности изощрённых преступников. Так, «Даниловский» Детприемник (на базе закрытого властями одноимённого московского монастыря), — благо стены его были высоки и крепки, а территория внутри стен была велика, — с момента возникновения оказался в руках «старого авторитетного» вора из Орши — Гришки Штипельмана. По тогдашней блатной фене, — на которой хевра ботала аж до самой «Финской» войны, — «Грини Оршанского». В криминальной раскладке Грини «родского».

Ночного, — да и дневного тоже, — хозяина огромной империи–территории с центром «У Трёх вокзалов» на знаменитой Московской Каланчевке.

Откупщика бесчисленных «малин» и «ям» вкруг Разгуляя — от Краснопрудной на севере до Золоторожской на юге, и от Чистопрудного на западе до Лефортова и Горохового поля на востоке. Ну, и самой Даниловки. А для милиции и наробраза (отделов народного образования, что как бы наблюдали за ней) — «фельдшера» — лепилы. «Председателя образцовопоказательного семейного товарищества воспитателей малолетних правонарушителей детской Таганской тюрьмы»!…(Тогда любили громкие и звучные кликухи всех этих самовозникавших «обществ рогов и копыт»).

В этот самый большой Детприёмник Москвы отбирались «санитарами», «воспитателями», «нянечками», «техничками», — в блатную «серую» обслугу, — лишь только прямые родственники самого «родского».

Огромными семьями–кагалами прибывавшие из Орши в Москву. И здесь заселявшие якобы купленные «дядей Гриней» квартиры или комнаты у тотчас же (по знающему всё приятелю автора «Володькежелезнодорожнику» — тоже старому вору) «отдающих концы» одиноких стариков–фраеров. Всё это открыто происходило в «империи» Грини родского.

Но и за пределами её было «всё не просто»: коллективизация, индустриализация, разгром «троцкистско–зиновьевского» блока и бесчисленных иных большевистских банд, развёртывание и свертывание НЭПа вызывали вспышки спонтанного сопротивления части обывателей, беспощадно подавляемые (в Москве — даже «Особыми дивизиями» ВЧКОГПУ и «Спец частями» Рабочее Крестьянской Красной Армии)…

Однако на дворе были уже не 1918–26 годы: поголовно «уговорить» всех сопротивлявшихся было сложно — они стали весомой частью населения, научились защищаться! И — оказывалось, — их уже невыгодно было просто уничтожать: начинались огромные новостройки, требующие дармовых рабочих рук! Потому истреблялись наиболее активные, одиозные, а заодно и сами их палачи с подручными и заплечными из тех же старобольшевистских когорт и фаланг (к таким вот достопамятным «заграничным» терминам тяготел тогда и сам штаб организатора «переворотов», «путчей» и их ликвидаций — Генриха Ягоды (Уверовавший в своё лагерное «могущество»; и конкуренты его по силовым методам добычи и удержания власти — паханы «штурмовых» отрядов для государственных «переворотов» или имитации их). Познакомившись в Германии перед ноябрьским 1923 года Пивным путчем с Эрнстом Ремом (будущим основателем военизированных отрядов Гитлера) в его купе берлинского ресторана «Хорхер», Ягода стал другом Рема. И (после 15–и месячной отсидки этого деятеля) регулярно в 1928–30 гг. посещал его в Боливии – тогда уже военного советника рейха. Вместе они разработали единую методу комплектования — для СССР и Германии — особых отрядов из заключённых–уголовников (зарекомендовавших себя в Берлине 20–х гг. как «группы тайного влияния» Эрнста Генри). По мере расширения масштабов индустриальных замыслов, количество заключённых в инициированных Троцким ещё с 1918 года концентрационных (много позже — «трудовых») лагерях достигло огромного числа. Всю эту массу необходимо было держать в узде. Заставлять обустраивать собственные зоны и саму себя охранять. А за пределами зон трудиться, обрабатывая себя и тучи начальства — валить лес, рубить бараки; «побуждать» работать. Кроме того, массу эту, оказывается, нужно было ещё и кормить, одевать и обувать. Организовывать какое–никакое самообслуживание и, главное, налаживать внутри неё оперативную работу осведомительской сети родственного РЕВВОЕНСОВЕТУ ВЧК-ОГПУ. Для этого позднее, в 1929 году (ещё по инициативе 1921 года того же Троцкого!) создано было Главное Управление Лагерей /ГУЛАГ/.

Власти, открыв такую вот систему существования собственных граждан, великолепно осознавали крайнюю опасность концентрации огромной массы озлоблённых людей, содержавшихся в ужасающих условиях лагерей. Что масса эта может однажды перестать повиноваться и восстать - зашуметь (через 20 лет один такой «шумок» в Ухта—Печёрских лагерях – после бесчисленных «шумков» промежуточных — «утихомиривался» трёхмесячными жесточайшими «усилиями» всех родов войск трёх центральных военных округов под командой генерала тогда — будущего маршала – Г. К.Жукова!). Чтобы подобную опасноть устранить, в лагерях стала создаваться тайная «полиция противодействия». И параллельно, для слежки за ней и управления ею, активная вербовка в качестве агентов ОГПУ уголовных авторитетов из числа «уркаганов» — профессиональных уголовников. В том числе из самих «родских». Созданы и утверждены были специальные инструкции по оперативной работе с этой плохо управляемой публикой. В частности, рекомендовалось «сколачивать» контролируемые ОГПУ группировки — «Союзы» (Позднее, по типу их, «сколочены» были «творческие Союзы»: архитекторов, композиторов, художников в 1932 г. А в 1934 — писателей. И всех — во главе с талантливейшими и авторитетнейшими… секретными сотрудниками. С лёгкого слова основателя… в конце ХIХ века Московской сыскной полиции Эффенбаха именуемых сексотами). С тем, чтобы они с помощью «соратников» обеспечивали необходимую дисциплину среди, — на первых порах, — «троцкистов» (так во всех этих «творческих союзах» большого оцепления, а затем в тюрьмах и лагерях назывались и числились с 1926 и по 1954 год не только осуждённые по статье «58» тогдашнего УК РСФСР, но вообще все интеллигенты в ещё не заметённых «творческих организациях»). В лагерных зонах эти сексоты–авторитеты не работали на «общих». Свободно передвигались по «оцеплениям» (зонам) для оперативных встреч с нужными лицами и сбора информации. Администрация обязана была всячески поддерживать авторитет этих агентов (Как авторитет всех прочих «авторитетов» в прочих, не менее «творческих», Союзах «Большого оцепления»). После приказа 108/65 ОГПУ от 8.03.1931 г. к подобной «аристократии» привилась кличка «блатные», на жаргоне — «блатари», «люди» (одинаковые в Большом и малых оцеплениях). Затем она сама себя стала именовать, — иронически сперва, потом всерьёз, по «аналогии» с руководителями прочих Союзов, — «ворами в законе». (Кто у кого почётное звание это позаимствовал прежде, гадать не берёмся). Понимая, однако, что всем ясна незавидная их хотя бы в уголовной среде роль официальных стукачей–сексотов, как иным блатарям — в среде не уголовной… Авторы-«юмористы» одного популяризированного в 1994 году ГИХЛом (Издательством художественной литературы) Справочника КГБ(!) замечают: «спроси сегодня о значении этого выражения, — «Вор в законе», — у подобного деятеля, тем более, если он выходец из южных республик (тяготеющий к этому «высокому званию», как, впрочем, к другим званиям, бытуемым в Большом оцеплении) — последует гордый ответ, что «в законе», значит, авторитет признан по «закону»… Преступного мира, видимо?. Пусть так.