Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

Был тогда Изька заводилой всех классных скандалов, всегда, впрочем, оставаясь в стороне, когда дело доходило до директорского правежа. Но вот наступало время оргвыводов. Все орали:

«Исаака давай! Давай Изьку-у!». Приглашался Исаак. Улыбался всем своей — от уха до уха — улыбкой, посверкивал глазом — хитрющим, как у Ходжи Насреддина. Спрашивал аудиторию:

«Дрейфите, соколики? Сами ничего придумать не в состоянии?

Правда вам нужна? Н-ну, будет вам правда!..». И выдавал!

Куда только его не прочили — и в судьи, и в раввины, и в милиционеры–правдолюбцы по Юрию Герману, — все ошибались. Только я знал, что он очень серьезно, уже после пятого класса, начал готовиться к поступлению в медицинский институт. Мечта, связанная с этим институтом, не претерпела метаморфоз: окончив его, Исаак уедет в Сибирь, и там, в сельской больнице, где–то в самой глуши, будет работать хирургом. Тут надо сказать, что жили они тяжело. Отец Изи умер лет за шесть до нашего знакомства. Был он бухгалтером маленькой химической фабрички на Лефортовом валу. Ничего семье не оставил.

И перебивалась она случайными заработками: Розалия Израилевна то вкалывала кочегаром на той же фабричке — по блату, по блату! — то торговала мороженым и газированной водой на выставках, куда брали на сезон или на пару месяцев. Ей помогала дочь, тогда ученица четвертого класса. Сам Исаак с нашим товарищем Юркой Яунземом ночами разгружал уголь на сортировочной Курского вокзала.

Юра был иным, отличным от Исаака человеком. Если Исаак жил легко и открыто — учебой, спортом, семьей, девочками, то Юра Яунзем был мальчиком скрытным, молчаливым, неулыбчивым. Да и чему улыбаться было? Только наладилась жизнь его семьи — отец окончил Академию Фрунзе, а мать — техникум, с опозданием из–за очень тяжелых вторых родов, — их арестова–ли. Юра с маленькой сестрой остались одни, выброшенные из квартиры, не имеющие смены белья из–за конфискации… Родная сестра матери, известная певица Ирма Яунзем, тут же обратилась в органы с покаянным… отказом от Юриной матери и ее семьи… А заодно и от самого Юры и маленькой Ирмы. Их приютила Фатима, дворничиха дома, где они жили, обогрела, да и стала им второй матерью. Гордый человек, Юра не позволял ей вставать в четыре утра и сам убирал двор.

Парнем он был сильным, ловким. Зимой и летом ходил в форменном френче и брюках над выходными туфельками. Воротничок–стоечка был у него по форме подшит ослепительно белым подворотничком. Мальчиком он мечтал об авиации — не иначе из–за привязанности к сродственнику своему Алкснису, тогда командующему военно–воздушными силами Красной армии. Поступил в первую московскую авиационную спецшколу.

Но вот… Арестованы отец и мать. Арестованы Алкснисы. Арестованы дед и бабушка — латышские стрелки. Тут же его выбросили из спецшколы. Фатима–дворничиха пошла сперва в отдел образования, помещавшийся в домике у храма в Елохове.

Все инспекторам разъяснила. Они ничего слышать не хотели.

Отослали к директору школы — пусть решает сам. Арон Моисеевич сам ничего не решал, тем более «Яунзем» — очень еврейская фамилия! Тогда «мать» — татарка пошла к завучу. А им был словесник Александр Захарович. И Юра на другой день — это было 3 сентября 1937 года — пришел к нам в класс. Красивый, высокий, по–военному подтянутый, аккуратно одетый, с большими карими глазами на матово–белом лице и будто с морозным румянцем на щеках, он сразу стал кумиром девчонок и… заботой сходу приступивших к дележу девиц класса сердцеедов–подростков.

С первой минуты сверхактивный по части «баб» одноклассник Юра Жданов попытался, было поставить на место зарвавшегося красавчика. Но Яунзем, пригласив тезку в коридор, предупредил: «Хочешь дружить — пожалуйста; не хочешь — еще лучше; за язык — отлуплю; полезешь на рожон — вовсе отучу думать руками. Если неясно — покажу, как все будет».

Однако Жданов — по–всему — к таким предупреждениям не привык. И полез в драку. Яунзем тут же отнес его в туалет и там быстро научил тому, что обещал. Интересно — Юра Жданов с того часа стал верным Яунзему товарищем. Как, впрочем, многие мальчики, до того времени видевшие в нем конкурента.

Класс постепенно формировался в коллектив. Другое дело, что время, события, собственные амбиции и воспитательные вылазки перепуганных арестами и процессами родителей делали свое черное дело: нас, вражеских отпрысков, следует не касаться! Мы это сами чувствовали. И то же нам передавали те, кто стремился дружить с нами. А такие были. В нашем классе учился и старший брат Юры Жданова — Володя. Это был сформировавшийся взрослый парень, из–за болезни, а также из–за переездов с места на место еще больше, чем Юра, отставший от своих сверстников — в 1937 году ему уже стукнуло 18 лет. Даже Юрочка Поляков, склонный — если это было безопасно — позлословить на любые темы, лишь бы были они неприятны виновнику, даже он это обстоятельство против старшего Жданова не использовал. А так хотелось! Да еще перед девочками, которые своим вниманием Володю не обходили.

Вообще, в классе оказалось много, очень много внимательных девочек! Зорких. Ищущих. Ну как, например, не обратить внимания на Сашу Ротмистрова? Серьезнейший молодой человек с наружностью и повадками Чацкого! Красив, умен. Ну, конечно же, — сын известного военного инженера, о котором на встречах в клубе Военно–химической Академии курсанты рассказывают девочкам подшефной школы такие удивительные истории! Тем более интересные, что не у них он преподает, а в Академии моторизации–механизации в Лефортово. Там мы иногда бывали — нас приглашал Сашин отец. Жил он с семьей в одноэтажном просторном особнячке на территории Академии, заполненном действующими моделями танков и бронемашин всех стран. Они везде — на столах, на полу, даже подвешены к потолкам. Сам Павел Алексеевич был моложав — на вид ему было лет 35 — и подвижен. Ему мы все нравились. Он был рад, что у Саши такие приличные друзья. Сашина мама тоже была очень довольна нашей компанией. Правда, компания была невелика. Володя Жданов, всегда спокойный, сосредоточенный, не расставался с книгами. Вот и у Ротмистровых он первым делом шел к шкафам и выбирал каким–то непонятным образом самую интересную книгу, имевшую отношение к разговору, который в прошлый визит сюда договорен не был.

Юра Яунзем. С ним у Ротмистрова–старшего были особые отношения: отец Юры был другом молодости Павла Алексеевича. Но о том знали немногие. Исаак Ашкенази. С ним Павел Алексеевич мог часами резаться в шахматы и одновременно выяснять подробности любого футбольного матча — «от Ромула до наших дней». Нравилась Ротмистрову–старшему прямолинейность Изи. «Нынче это товар редкий», — иногда повторял он.