Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

Новгород всё же не тронул.

Однако сложно представить столь отчаянный бросок беглецов до Аляски. Во времена Ивана IV свободолюбивый, гордый дух новогородцев был уже грубо подорван почти столетним звериным владычеством Москвы.

Самым великим в русской истории созидателем и строителем Российского государства, сформировавшим империю мирового значения, был, конечно, государь и великий князь Иван III. Но одновременно он и положил конец центру русской демократии — Великоновгородской вечевой республике, просуществовавшей более семи столетий.

Мудро используя всё разрастающиеся конфликты и противоборства в правящих верхах Золотой Орды, Иван Ш продолжал дело своих великих предков — Александра Невского, Даниила Московского, Ивана Калиты, Семёна Гордого, Димитрия Донского.

Московское княжество за счёт соседей всё более округлялось и набирало силу. В 1471 году доходит очередь и до Новгорода Великого.

Воеводы Иван Ш князь Даниил Холмский в битве на реке Шелони и князь Василий Шуйский в битве на реке Двине на голову разбивают новогородское ополчение. .

В дальнейшем, не мытьём, как катаньем Иван III теснит Новгород, и 15 января 1478 года новгородцы принуждены были дать присягу на верность Москве.

Главные борцы за независимость были казнены.

Позднее и архиепископ Новгородский был свергнут и заточён в московский Чудов монастырь.

В Москву же и другие города были переселены с лишением имущества многие сотни новгородских семей.

Память о них хранят печально знаменитые столичные улицы Большая и Малая лубянки (В годы так называемой советской власти на Большой Лубянке, угол Варсонофьевского переулка, находился комиссариат внутренних дел со временем переведенный на Большую Лубянку, 2 — ЦентрЧК). Именно здесь на бывшем так же печально известном Кучковом Поле (Территория будущей Москвы в ХII веке входила во владения боярина Степана Кучки) суздальский князь Юрий Долгорукий убил своего подданного, отдал дочь его Улиту в жены своему сыну Андрею, а на захваченных землях заложив в 1147 году городок Москву, который первоначально в обиходе носил название Кучково. К северу от него простиралось Кучково поле, где в 1379 году сыну последнего московского тысяцкого красавцу Ивану Вельяминову отсекли голову, обвинив в намерениях извести великого московского князя Димитрия, будущего Донского, Так впервые публично была проведена смертная казнь, давшая как бы прецедент будущим чекистам творить на этом месте бесчисленные гекатомбы).

Именно здесь поселены были опальные новогородцы, перенесшие из Новгорода название своей родной улицы Лубяницы.

И именно свободолюбивые новогородцы–республиканцы 1478 года, не преемля для себя присягу на холопство Москве, ушли на восток… На Аляску.

— Прямо сказать, — продолжал мой Степаныч, — если не думать про подвалы эти — в Третьяковском и здесь, в Варсонофьевском, где тайна какая–то, секреты всякие и сама автобаза: Объект, — я на человеческое подонство насмотрелся. С тем же Антоновым когда воевали. Там ведь одни мужики против советов поднялись — бунтовали. Их продразверсткой прижали немыслимо, они и поподнимались! Мы с Янисом при штабе были, при Тухачевском да при Антонове—Овсеенко. Все знали доподлинно, что затевается и как оно получается на деле. Так ведь это они мужиков удушающими газами поотравливали тысячами! У Яниса все это на кино было заснято. Того мало, они такую систему заложников придумали, что всех мужиков с бабами и детишками ихними под корень изводили — показательными расстрелами. С одного раза пулеметами сотни людей губи–ли. После того дела на Объекте — получается — так, баловство!

Меня больше всего мучило, что староста–то наш, Михаил Иванович Калинин, сам мужик, со своим ВЦИКом побоище против антоновцев — с газами да расстрелами заложников — благословил. Вроде архиерей! Я не верил. Мне бумагу Янис показал. А когда и бумаге не поверил, он мне тогда, в Москве уже, кино крутанул. В кино засняты были агитпоезда. И в тех поездах – супруга его, Калинина. Как она в галифе, да в гимнастерке, да в кубанке набекрень из вагона выпрыгивала и в кресло подставленное садилась. Его с собой возила. И вынала когда операции проводились… Садилась на него, значит… Перед ней строй офицеров–белогвардейцев выставляли, выносили пулемет бельгийский на станке. И она, связанных, расстреливала с кресла…

…Она их расстреливала, а Янис Доред — летописец войны – крутил себе рукоятку кинокамеры. И накрутил таких эпизодов девятнадцать. Мог бы и больше, но отвлекался на съемки позиций. За месяц до отъезда кинооператора–документалиста Романа Лазаревича Кармена на гражданскую войну в Испанию архив Дореда попал к нему. Но только в 1959 году, разбирая завалы роликов в страду переезда на новую квартиру — в высотку на Котельнической набережной, — наткнулся Кармен на эти впечатляющие кинодокументы. Тогда же, кстати, обнаружились и три ролика, снятые прокуратурой Волжской военной флотилии в трюмах барж страшного бакинского этапа 1943 года, что из Каспия пришел по Волге в Куйбышев, переданные Роману Лазаревичу по моей просьбе прокурором Раппопортом. Вот с тех дней, когда выгнали нас разгружать этот этап, я и понес в себе мальчишескую гордую значимость свидетеля раскрытого ужаса. И нес ее пятнадцать лет. Но когда увидел — в полутора метрах от себя, на белом экране в затемненной комнате — сводимые судорогой смертного презрения русские лица офицеров, взрываемые струями свинца из того самого бельгийского пулемета, и, тут же, сосредоточенно–собранную в свиной пятак счастливого экстаза харю калининской бабы… Екатерины Ивановны, намертво вцепившейся в ручки гремящей машинки, мне стало непереносимо страшно. Куда как страшнее панорамы, открывшейся в трюмах этапного нефтеналивняка….

Где–то через год, когда Кармен вышел в ленинские лауреаты, Михаил Ромм начал подбирать материалы к своему «Обыкновенному фашизму». И Роман Лазаревич подкинул ему мысль: вот бы включить и эпизоды с мадам Калининой и трюмами этапных барж в будущую ленту. Тем более, что опознать их национальную и государственную принадлежность невозможно: лица президентши никто не вспомнит, и ленточка на кубанке в черно–белом фильме чёрная. А на «этапной» пленке только безличные люки, трюмы и… холодец из тысяч разложившихся человечьих тел. Как на наших разоблачительных фильмах о жертвах нацистских палачей в войне.

Поостерегся Михаил Ильич — ролики с обыкновенным отечественным большевизмом в ленту «Обыкновенный фашизм» не вмонтировал: страшен был слишком результат «административно–хозяйственной» деятельности Флейшера с Фейнблатом да Багирова с Булганиным и свояком второго Липиловым! (См. В. Додин. БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЕ, Радио РОССИЯ, Москва, открытый эфир 21–22–23–24–25 декабря 1991 г.: БАКИНСКИЙ ЭТАП. Роман–газета, литературное приложение к русскоязычному официозу НОВОСТИ НЕДЕЛИ, Телль—Авив, 17.02.2000 г.; БАКИНСКИЙ ЭТАП, Интернет, Электронная библиотека А. Белоусенко, Сиетл.) Без Галича знал: «Пусть другие кричат от отчаянья, от обиды, от боли, от голода! Мы–то знаем — доходней молчание, потому что молчание — золото!» Поостерегся. Промолчал. Разбирался в вышечной технологии: Вот, воскреснет Иосиф Виссарионович… и что тогда? Тогда умников в зоны, молчальников — на вышки с автоматами! Потому: «Промолчи!»