Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

О Троцком проговорился он, когда «Правда» 24 августа 1940 года сообщила о убийстве того четырьмя днями прежде. Дело было в больнице, Степаныч вовсе обессилел, говорил мало. А тут, узнав новость, сказал загадочно:

— Ну вот, и этого они добили… Последнего. Теперь им все можно — оглядываться не на кого… Ты хоть знаешь, каков он был? Нет. А был он — сравнительно с теми, кто рядом и вкруг него терлись, — вроде, Головой! Умницею. Только ум–то его – на бо–ольшой крови! На русской, на немецкой, на мадьярской, на латышской тоже… Если в том, что у нас в 1917–м, в октябре случилось, резон был хоть какой, — один он есть его установщик и попечитель… За то и ему тоже — Закон возмездия… Воздается всем, кому положено, — вживе или в смерти…

Теперь, как понял я в этот солнечный день под Луховицами, хранителем и установщиком резона сегодняшнего была Михаил Егоровича благоверная Ольга Тихоновна. В присутствии которой оба героя, — полные георгиевские кавалеры (как, впрочем, кавалеры — тот и другой, каждый — двух орденов боевого Красного знамени, а Миша — еще и ордена Ленина), — боялись лишнее слово произнести. Хозяева кого–то ждали. Гости объявились, точно как только настенные часы–кукушка на кухне прокукова–ли пять ровно пополудни. У дома остановились три длинных рефрижератора. За рулем каждого сидели красноармейцы. Из среднего — точно против входа в дом у газона — выпрыгнул низенький командир с двумя шпалами в чекистских петличках гимнастерки и с буденовскими усами. Подошел, поздоровался со всеми. Удивленно–радостно, показалось, взглянул на Степаныча:

— И вы здесь, дорогой Иван Степаныч?! Отдохнуть прибы–ли? С внуком?

После короткого разговора снова зашли в дом. Вновь прибывший принял из рук хозяйки добрый лафитник водки на тарелочке. Влил ловко. Крякнул красиво. Закусил огурчиком.

Вышел. Мы — вслед. Все вместе подъехали к одному из полевых участков. Встали у склада. Сразу отворились ворота. И с десяток трезвых хотя и краснорожих вертухаев (вроде варсонофьевских шоферов) в новеньких нарядных комбинезончиках и в синих свежих резиновых сапожках тут же подкатили небольшие тележки на маленьких шасси с дутыми шинами. На тележках были аккуратно сложены штабельками металлические — из нержавейки — плоские, с высокими бортиками поддоны, плотно прикрытые такими же, из стали, крышками. Прибывшие с машинами военные растворили боковые двери морозильников. По одному стали подъезжать. Крышки, на сплошных «рояльных» петлях, по одной раскрывались. В глубине аккуратными рядами лежали не запечатанные пакеты из плотной крафт-бумаги с дышащими свежестью толстыми пучками зелени в одной группе поддонов, с редисом — в другой, с морковью — в третьей. И так — со всем классическим набором упакованных овощей. На каждом пакете — свой типографский номер и шифр ответственного упаковщика. Прибывший командир следил, как

Ольга Тихоновна специальными щипцами наглухо зажимала готовую заводскую тройную завертку очередного пакета, компостером пломбировала её, укладывала обратно в поддон.

Когда поддон заполнялся, она подписывала ведомость приложенных к ней карточек с номерами пакетов и шифрами упаковщиков, еще одну ведомость с приложенными к ней карточками ответственных по грядке участка, и, наконец, тут же вручаемую ей справку санитарного врача, бригадира и ответственного за участок (все ы чекистких формах). Документы о полном соответствии продукции требуемым нормам качества. Все эти бумаги она передала двухшпальному командиру с усами.

Взглядом кота, следящего за мышью в сахарнице, он просматрел наличие и… верность(?) подписей всех участников этого поразительного «резона», подлинность(?) печатей, номеров и шифров. После чего положил все бумаги поверх пакетов. Сам закрыл крышку. Принял пломбу навешанную Ольгой Тихоновной. Наконец, завершая священнодействие, навесил собственную пломбу… И так — со всеми поддонами, пока аккуратные штабеля их полностью не заняли весь объем первого рефрижератора. То же проделали они при заполнении второго, а потом и третьего морозильника…

Впереди, как мне позднее пояснил Степаныч, строжайший лабораторный анализ всей абсолютно опломбированной продукции на спецскладе, что расположен в глубочайших подвалах под кварталом между Большим Черкасским переулком, Ильинкой (улицей Куйбышева) и Китайским проездом. За тем контрольный анализ Медико–санитарного управления Кремля. Наконец, выборочный или сплошной — в зависимости от того, как спалось ночью очередному наркому внутренних дел или самому Хозяину.

Неукоснительное условие всего сумасбродства: овощи должны поступать к столу потребителей не позднее четврёх часов утра дня, следующего за снятием их с грядки! Потому, как только машины были загружены, мы со Степанычем приглашены были в кабину первой. И колонна двинулась в Москву. На площади Ногина мы оказались через два часа двадцать минут.

Там попрощались с двухшпальным усатым командиром. Он тут же, на наших глазах, пересел в кабину третьей по ходу машину.

И все они разом двинулись: первая — на склад совета народных комиссаров, вторая — на склад под помянутым кварталом, третья, в которой ехал усач, — в хозуправление НКВД. Сегодня усатый цербер изволил сесть в кабину третьей машины. Только он по прибытии на площадь Ногина решает: куда должна пойти каждая из них. Но в четыре утра проверенные И ВНОВЬ ОПЛОМБИРОВАННЫЕ овощи прибудутбуд на кухнях спецстоловых или на склады спецмагазинов…

…Пусть я уже не так остро реагировал на Степанычевы «экскурсии» с их толкованиями, но рассказы старика подкидывали в раскаленную топку моего представления о мире, в котором живу, слишком большие порции горючего! Тут, как раз, у старика случился юбилей — 60 лет. Мы поздравили его, приготовили стол у тети Кати, напокупали подарков — очень ему необходимых вещей: под его койкой, убирая, обнаружил я аккуратно сложенную в сундучке, чисто выстиранную и добротно отглаженную рухлядь, расползающуюся в руках. Правильно, оказалось, говорили о нем «козлобои» — шофера — не нажил Степаныч на своей работе ни палат каменных ни алмазов пламенных. За день до тети–катиного стола Ивана Степановича пригласили в клуб по улице Дзержинского, где библиотека, о которой тоже «козлобои» говорили. Мы вместе пошли — внук же у него есть! Там в буфете столы накрыты были, за столами народ — кто в военной форме, кто в гражданской. Говорили речи. Очень моего старика хвалили за скромность, преданность делу партии и советского правительства. Чокались с ним, обнимались, целовали его. Чуть опоздав, пришли начальник Объекта Огородников — тот самый, что подмигнул мне у следователя Губермана, — и комендант из дома, 7 по Варсонофьевскому Фельдман. Тоже поздравляли деда… Вечер затянулся, народ поддал изрядно. Начал на кучки разбиваться. Разговоры пошли очень интересные – про тех, кто в революцию или на гражданской… Кто с теми же бандами воевал, как Браверман–комендант. Оказалось, погиб он в 1935 году, в Москве: случайно кого–то встретил в электричке — жил в Перхушково — из давних своих «клиентов» по МУРу, и, как прежде, взял было его голыми руками, чтоб оружия не марать. Только сам–то был уже не прежним — самому за шестьдесят. Оплошал… Бандит уйти не ушел, но Браверман помер… Все же, полтора десятка ножевых ран…