Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

И в Деткомиссии! — подумал я. — Везде она!…

И тут вспомнил об интересных деталях этой истории, рассказанных мне Замятиным. Корпусной генерал–медик советского времени, Александр Иванович Замятин был «манчжурцем».

Активным участником «Спасения», даже другом молодости Юрия Яановича Розенфельда, потому знакомцем и подопечным Бабушки. Не раз по службе сталкивался с мамой на Первой мировой и на Гражданской войнах. Инспектировал ее госпитали от Военно–санитарного управления, а позднее — от Совета врачебных коллегий. После войн часто бывал у нас дома. Уже в моё отсутствие в Москве в 1940–1954 гг. энергично и трогательно ухаживал за начавшей терять зрение Екатериной Васильевной. И был одним из немногих посвященных в историю отношений её с Карлом Густавом, которого знал близко с 1904 года. Жаль только, поговорить с ним один на один на штерновскую тему случилось мне слишком рано — почти сразу по вызволении меня из детдома. Тогда Александр Иванович имел все основания видеть во мне ребенка. Мальчика. И, соответственно, адаптировать смысл и детали своих воспоминаний. Конечно, Бабушке он рассказывал все. Потому восстанавливаю их в ее пересказах.

Александр Иванович говорил, что только что обосновавшейся в Москве Лине Соломоновне тотчас были представлены самим Семашко «закрепленные» за ней все трое Менжинских, чета Дзержинских — Софья Сигизмундовна (тоже «деятельница…») и Феликс Эдмундович, Клара Цеткин, Розалия Самойловна Залкинд (Самойлова—Землячка), Ян Фрицевич Фабрициус и Валериан Владимирович Куйбышев. Замятин полагал, что она уже тогда точно представляла, что от нее хотят. Но верил, что урок, преподанный медиками (пусть вкупе с полициею!) Женевы, пошел ей на пользу. Допуская, однако, что ей придется трудно. Иностранка — она наверняка не знакома с Некрасовым (в части «закон — мое желание, кулак — моя полиция») и с Гиляровским («тьмой власти» вверху). И ей трудно будет разобраться в главном.

Но товарищи по партии и здесь помогли. Все те же вездесущие Рейн и Черномордик с инспектором Замятинского ведомства — ГЛАВСАНУПРа Красной армии. Популярно, не церемонясь, но «по секрету», они посвятили Лину Соломоновну в присущую моменту «специфику санкций», исторически принятую и неукоснительно практикуемую в «товарищеском круге старых большевиков». Естественно, в тех редких случаях, когда отдельные коммунисты игнорируют священную обязанность прислушиваться к мнению своих руководителей…

Личную ответственность за это, само собой, предполагающую и оргвыводы… если ею манкируют…

— Ну, вы понимаете, Лина Соломоновна, — вкрадчиво втолковывал ей Соломон Исаевич Черномордик, — такие крайности редки, но… имеют место быть. Например… совсем недавно — с товарищем Котовским. С Фрунзе, тремя годами раньше. С товарищем Камо…Э-э.. С Тер Петросяном… Печально, конечно, но что поделаешь… Или, вот, совершенно уж недавно… тут совсем – 25 августа, уже за рубежами страны, в Америке, — с известным вам товарищем Хургиным, да, да! С ним. С ним! И не с ним одним: они вдвоем… с товарищем Склянским… Печально. Весьма…

Такой вот монолог молча — в лоб! Без вопросов к «докладчику» выслушала наша Лина Соломоновна от своего Partaigenjsse.

Не иначе, не хуже самого Черномордика осведомленная в подробностях о формах ответственности в «товарищеском круге» ее партии.

— Мне неизвестно, — рассказывал Александр Иванович Замятин, — знала ли Лина Соломоновна своего словоохотливого гостя. Думаю, что тоже была наслышана про его интересную биографию. Тем более, биографию врача. И, более того, «профессионального революционера» с 1902 года. Поучившись на естественно–математическом в МГУ, он перевелся на медицинский факультет. Диплом врача получил в 1914–м. Пропал куда–то. В 1921–м вынырнул… заведующим курортным управлением

Южного берега Крыма. Поднялся в… директоры московского Музея революции (1922 – 1924 гг.). Для директора музея его роль в «разъяснительной работе» со Штерн знаменательна! Был слух, — и никто его пока не опроверг, — что к Маяковскому, по–селившемуся 30 июля 1925 года у Хургина в Нью—Йорке, в доме № 3 по Пятой улице, наведались как–то неразлучные друзья — Гриша Каннер с Соломоном Черномордиком.

« - Ну, конечно, тогда здание сгорело дотла», — сказал бы и тут Воланд. И был бы прав: после появления двух наших героев и одного поэта Склянский и Хургин «сгорели» в Лонг—Лейк тоже дотла. По сей день «ищут» их кости в одном из тамошних озёр…

Самое бы время и место поверить в целомудрие Лины Соломоновны. И в злокозненность экс–директора музея Черномордика (Ларионова) с компанией, сходу — и насмерть — застращавших бедную девушку, обнажив перед ее невинностью страшный механизм, с помощью которого ее всенепременно изнасилуют. «Напугали бабу мудями! — парировала уже в старости Екатерина Васильевна мое очередное христианнейшее сетование много пережившего человека на всю сложность ситуации, в которой когда–то оказалась Лина Соломоновна. — Если хочешь знать, — заключила она наш разговор, — «я эту суку наблюдала, как партерную блоху. И скажу тебе: ее способности действовать — что–что — никогда не опережали умения соображать. Она наперед знала, куда попала в 1925 году. И зачем. И не понаслышке представляла нехитрую систему перегонки своих коллег с утилизацией их на гумус по твоему Самойловичу. Ты забыл, как она и тебя к тому готовила?!..»

Подумать только, что лишь через десяток лет после смерти тетки я из первых рук узнал, что, не понаслышке, тоже знали все эти ролланы — фейхтвангеры — кюри — барбюсы — шоу — эренбурги и прочие Цвейги. (Где–то о том я уже говорил или скажу наверно). С самого начала двадцатых и вплоть до 22 июня 1941 года они сытно — сытней некуда — отоваривались щедро «парижским банкиром» Леонидом Александровичем Скоблинским, будущим моим… сослуживцем по институту ГОССТРОЯ СССР. Однажды, — было это, верно, году в 1972–м, — озлился он на меня за мою занудность. Видите ли, не понравилась ему моя попытка дифференциации упомянутых прогрессистов по прогрессивности прогресса… Скоблинский вскинулся по–стариковски:

— Хули мне их окрас, если я весь левацкий гадючник кулем скупал, как воблу! Все хороши: наезжали неназойливо и пользовались интеллигентными услугами твоей Штерн.

Отлично представляя, откуда что берется у этой сволочи.

С 1921–го по 1930–й был Скоблинский начполитотдела Особой дивизии ВЧК–ОГПУ–НКВД (воспитанный на вколачиваемых в него с малолетства нибелунгах о нацистских зверствах и антропогенных катастрофах, современный молодой читатель представить не способен, что несло в себе это пустое для него словосочетание!). А с 1930–го по 1940–й — по самый час, когда танки Вермахта ворвались в Париж, — исполнял обязанности секретаря партбюро советского банка в столице Франции. Как бы редактируя стенгазету и собирая там партвзносы…Обязанности для того же молодого читателя тем более не понятные…