Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

…Что ж они тетку–то мучают? Мало им слепоты ее, отторжения от театра? Или мало терзаний, о которых поминать нельзя? Как–то за пару недель до этого шмона «забежала» Давыдова. Это — в случайный–то теткин приезд в Москву, когда она одну только Ефимовну предупреждала, что будет, и в котором часу! И — на тебе — явилась мадам вовремя, «забежала ненароком!»:

— Не дома ли?…

— Дома! Знаете, что дома, — сказала смело Ефимовна. — Неужели не стыдно вам, Вера Александровна?

— За что же стыдно–то, Василиса Ефимовна?! За что стыдно?!

— Знаете, за что.

— Ничего я не знаю! И что все вы хотите от меня? Скажите, что?!

— Ничего не хотим. Захотели бы — сами бы к вам пришли…

— Вера Александровна, — вмешалась вошедшая в переднюю тетка. — Ефимовна — человек без zirlich–manirlich. Ей непонятно: как можно приходить в дом к обманутым людям? К тем, кого предали?! Это подло!

— Кого же я обманула? И кого же я предала? И в чем? В том, что не сказала сразу, о чем меня спрашивали, когда с гастролей из Финляндии вернулась? Так ведь о том всех спрашивают… И меня вот спросили…

…Действительно… Всех… Только разве дело в том, что и о чём спрашивали Давыдову? Не следовало ей доверяться. Все непросто, что связано с Финляндией, с финнами… Ох, как непросто… С Давыдовой…

Читатель — Внимание! Один из примеров редактирования 1–го издания романа! Здесь иерусалимский Цензорвзломщик Леванид Юниверг — специалист–эксперт по русскому мату — предупреждает и поучает Страну и Народ:

(Вычеркнул выражение: «сталинской ****ью». Автор напрасно думает, что мат увеличивает художественную силу текста.)

7 декабря 1902 года в Москве у Екатерины Васильевны и Карла Густава родился сын. Они нарекли его Эмилем. Принимали его в доме Благоволиных. Кормилицей ему определена была Вера Фомина, сестра Василисы Корневищевой, теткиной приживалки. Восприемниками при крещении мальчика были Владимир Михайлович Бехтерев — как я уже поминал, друг Благоволиных: теткиного гинеколога и его жены, и Тамара Платоновна Карсавина, подруга Екатерины Васильевны, балерина Санкт—Петербургского Мариинского театра. Няней, а потом воспитательницей ребенка была дальняя родственница Екатерины Васильевны Людмила Ренненкампф.

Мать проводила с сыном каждый свободный час. Отец… Он ведь был офицером гвардии и свиты Николая II. Он дочерей – Анастасию и Сонечку, увезенных матерью их в Париж после развода в 1903 году, — видел редко: раз в полгода! И не из–за отчуждения от него бывшей его жены. Причин постоянного отсутствия Карла Густава в столицах было предостаточно. В 1904 – 1905 годах находился он на войне в Манчжурии. После совсем небольшого перерыва отбыл в составе группы Генштаба в экспедицию — в Среднюю Азию, Монголию, Тибет и Срединный Китай. Экспедиция эта продолжалась почти два года — с 1906–го по 1908–й. По возвращении с Востока тотчас был он направлен в Варшаву. Но как только предоставлялась малейшая возможность, если служба позволяла, Карл вырывался к сыну и Катерине. Только ведь военная служба мало чего позволяла. А манкировать ею гвардейский офицер, тем более, уже свиты генерал, позволить себе не мог. Навсегда запомнил он урок – «пренеприятнейшее происшествие» дома еще, в Финляндии, когда его, мальчишку, за «дисциплинарную провинность» (в известных мне анналах истории не уточняемую) «вышвырнули» — по выражению самого виновника торжества — из Кадетского корпуса в Гамине…

Подраставший ребенок сути перечисленных препон между ним и отцом не понимал. Он хотел видеть отца всегда и рядом.

Спонтанные наезды Карла Густава, а после — долгие дни и месяцы томительнейших ожиданий появления любимого человека терзали впечатлительного мальчика. Катерина переживала за сына куда как тяжелее. Но беда стократно усиливалась тем, что собственные его нервные срывы никак не заслоняли ему материнской боли из–за них… И постепенно начали приводить к быстро нараставшей отчужденности от отца…

В 1907 году в имении Виллнёс под Турку, где Эмиль гостил у своих бабушки и деда — Шарлотты и Карла Роберта, Валентин Александрович Серов написал его портрет. Через год Эмиль позирует и старому другу семьи Гельцер — Михаилу Васильевичу Нестерову. Между прочим, родственнику матери Екатерины Васильевны — Екатерины Ивановны Блиновой.

На нестеровском полотне мальчик — в синем матросском костюмчике. Белые, с якорьками, полоски по коротким рукавчикам и низу штанишек. Синие туфельки, надетые на белые носочки с синими полосками по верху. Эмиль сидит на поседевших от старости деревянных ступеньках крыльца дома своей кормилицы. Одна ножка мальчика чуть подогнута. Другая лежит свободно на приступках. Одной рукой он опирается на ступень. Другой держит за вязочку, будто играя, белую маску…

Потому дотошно рассказываю об изображении мальчика, что мог часами рассматривать его. И мысленно восхищаться мастерством Михаила Васильевича, которого с моего младенчества, и потом, когда жил с бабушкой, часто видел в доме Екатерины Васильеаны. И вовсе полюбил сильно и навсегда, поняв уже во время учебы в студии ЦДХДВ, что за художник дядя Миша… Сам мальчик на картине, по первости, меня занимал мало. Я же его никогда не видел. Но… Маска! Она так гениально придумана была мастером. А человечек в матроске так многозначительно держал ее за вязочку, играя будто… Маска — она мне все сразу объясняла. Маска не оставляла места сомнениям о настроении мальчика. Даже о его судьбе. Она прямо говорила человеческим голосом… Нет! Она кричала, спрашивая такое… такое… Что наизнанку выворачивало собственную мою сиротством истерзанную душу…

Готовясь — в который–то раз — разглядывать портрет, я садился в кресло, что всегда стояло перед ним. И медленномедленно поднимал глаза. Так поднимал, чтобы не увидеть маски. Точно как в младенчестве, проходя с фрау Элизе мимо дома напротив сада Баумана по Ново—Басманной, старался не увидеть страшного овала над входом… Только как же не увидеть маски, если она — сам центр, сам смысл страшной картины — судьбы? И не деться мне никуда от маски. Как не деться от нее никуда мальчику в матроске…

Серовский портрет Эмиля, как только Валентин Александрович его окончил, забрал отец. Рассказывали, что это полотно долго находилось в гельсингфорсской студии Альпо Сайло. И что дирижер Каянус пытался всеми правдами и неправдами портрет заполучить. Скульптор Сайло неизменно отвечал на домогательства друга: этому серовскому мальчику тут быть!.. По–тому, верно, что в его студии — вообще, в доме Сайло — постоянно останавливались и Катерина с Карлом, и мама с бабушкой, а года с 1909–го — и мой будущий отец, и друзья их Наташа и Михаил, — всегда, когда «вырывались в царство Суоми»…