Владимир Дегтярев - Коварный камень изумруд

— Ну, пусть так... За шестнадцать с половиной фунтов жира я тебе должен, скажем, втрое больше золота.

— Впятеро! Для ровного счёту — сто фунтов жира!

— Тогда туда и обучение мое войдёт, и отправка моя в Америку на твоём корабле. Тогда — я согласен на сто фунтов золота тебе в оплату! По рукам?

— По рукам!

Илья Никифорыч свистнул. Целовальник мигом подскочил в «светлый угол», увидел две скрепившиеся в пожатии руки, махнул своей рукой и разбил пожатие.

Добыть в Сибири сто фунтов золота, это купчина Провоторов знал доподлинно, могли только что бугровщики, копаясь в могильных курганах. А так, будто ягода клюква или, скажем, гриб боровик, в Сибири золото не растёт. Хоть и прислал к нему этого парня Петр Андреевич Словцов, известный на всю Сибирь исповедальник (дай ему Бог помереть быстро и даже помучиться), а пропадёт этот столичный купчик ни за грош. Если станет золото искать в тайге, да подо мхом, кхе-кхе! Ну и ежели атаманом с ним пойдёт Колька Шпора...

Ввечеру того же дня, как и предсказывал Александр Дмитриевич Егоров, в трактир, где остановился проживать купчина Провоторов, явился русский мужик, огромный, будто медведь. Явился не просто так, а на крепкой телеге, оси на ней железные, колёса одеты в железные же обручи в палец толщиной. Ну и везде, где телега из кедрового дерева могла подломиться, её укрепляли железные скобы и железные листы. Обстоятельный человек явился в Ирбит.

Под сеном, устилавшим дно телеги, лежало ружьё саморобной выделки, а запал пороха на том ружье, будто на ружье военном, делался не кремнем, а новомодным пистоном.

Мужик заехал на позадки трактира, сам открыл большие, тяжёлые ворота внутреннего двора, сам распряг лошадь. Потом вынул из-под сена своё тяжёлое ружьё и прошёл в задние сени, на чёрную лестницу. И упёрся на лестнице в живот целовальника.

— Здорово, Хват, — сказал приезжий. — Мое место свободно? Чтоб две ночи ночевать да уйти?

— Оно ведь как бывает... — начал целовальник.

— Оно по-разному бывает, Хват. Ты меня помнишь, и я тебя не забыл. Моё место свободно?

— Да вот... У меня нонче ночует Сам... Илья Никифорыч Провоторов. Да с ним ночует его новый приказной, что приехал из столицы. Так что оно бы лучше тебе, Требень, сегодняшнюю ночь, да ещё и завтрешнюю, переночевать у кого-нибудь на постоялом дворе, а там уж денька через три пожалуй ко мне на постой со всей радостью.

— А в толстую рожу хочешь? — сузив и без того узкие эвенкийские глаза, прошипел Требень. — Мне, да ещё искать чужой угол? Иди давай в ограду, поставь моих лошадей в хлев, да овса им насыпь по ведру. Мчал я без роздыху от Тобольска в Ирбит два дня да ночь. Успел? Опередить Кольку Шпору — успел?

Целовальник осторожно протиснулся из сеней наружу мимо огромного мужика, ответил тихо:

— Не успел. Протырбанил слам Колька Шпора. Купчине Проворотову и протырбанил.

— Вот и ладно! — обрадовался Требень. — Вот и поздоровкаемся с Провоторовым! Так я у себя в каморке и остановлюсь!

Тут же, из сеней, не входя в целовальную избу, Требень ловко отъял косячину, будто утепляющую угол бревенчатой кладки сруба. Поддел длинным толстым ножом нечто звякнувшее там, изнутри, и потайная дверь, составленная из коротких, в аршин, брёвен открылась вовнутрь подклети. Вверху подклети имелось два окна, забранных не стеклом, а по-старинному — слюдой. Через три шага от потайной двери стояла ладная кирпичная печь с двумя вьюшками на чугунной плите. Широкий топчан шёл от печи до двери. Под топчаном виднелся край сундука, в котором обычно хранили всякое нужное для обихода тряпьё.

Требень накинул кованый запор на двери и растянулся на топчане. Глядел на низкий потолок. Потолок потайной каморы служил полом большущей гостевой клети трактира.

Там гостили не всякие постояльцы, а только особенные. Требень явно услышал два мужских голоса. Что они говорили, не разобрать, ибо доски пола настилались в три ряда, да на известь, но по неким взвизгам голоса Требень признал, что наверху, точно, отдыхает тобольский, первой гильдии купчина Провоторов.

К нему он и приехал скорой ездой, к нему просили иметь серьёзное дело енисейские инородцы из самого боевого и мощного по силе рода — тунгусы из племени Мань Я Гир.

Требень поднялся с топчана, расчесал бороду, переменил сибирские онучи на русские сапоги и вышел в сени. Из сеней наверх, в клеть, шла широкая лестница, и по ней как раз сбегал суматошный половой человек из трактира. Увидев Требня, половой тут же уронил медный поднос. Тот с диким звоном запрыгал по ступенькам, разбрасывая по сторонам осколки грязной посуды.

Требень на миг прижал половому горло, потом отпустил. Половой осел на лестницу с выпученными глазами, стараясь раздышаться.

— Нарочно гремишь, сучий потрох! — сквозь зубы промычал Требень. — Предупреждаешь постояльцев, гад!

И быстро, как волк, перескочил через восемь ступенек. И толкнул дверь в огромную светлую клеть.

Посреди клети, убранной сразу и под спальню, и под пировальную залу, стоял Сам, Илья Никифорыч Провоторов, и при виде Требня заулыбался, развёл по сторонам руки:

— Вот и Требень! Мы тебя заждались, парень!

Требень слышал же, что в клети есть второй мужик, но его глаза сначала приметили на столе то, зачем он нёсся бешеным гоном от плато Путорана, через реки Енисей, Иртыш и Обь сюда, к Уралу. И что за двести собольих шкурок, а это четыре тысячи рублей серебром, просили Требня вернуть им тунгусы племени Мань Я Гир.

Золотой скелетик годовалого ребенка лежал посреди стола с закусками.

Сзади к затылку Требня прикоснулось холодное, железное. Второе такое же упёрлось под левую лопатку. Голос русского и военного человека, а не купца посадского, сообщил Требню:

— Руки подними вверх и не дёргайся. И так медленно топай к столу. Пистоли мои боевые, тульские, осечек не дают. Пули в них в дюйм, да распилены до серёдки. Стрельну — голова твоя станет лохмаче волосьев в твоей бороде. Пошёл к столу мелким шагом!

Требень, не оборачиваясь, пять раз шагнул до стола, подвинул ногой скамью, чтобы удобнее сесть. Но пока сесть ему не велели. А купчина Провоторов уже сидел на своей скамье напротив Требня и наливал тёмный, как медвежья кровь, напиток из большой иноземной бутыли. Наливал в три стакана. Это хорошо. Пока.

Тот, что сзади, опростал от ножа кожаные ножны на поясе Требня, забрал охотничий нож. Потом от лопатки Требня убралось твёрдое, холодное, железное. Требень осторожно, по знаку Провоторова, сел на скамью, потом оглянулся.

Здоровенный парень лет двадцати пяти, одетый как купцов приказчик, и точно держал в руках два взведённых военных пистоля. Так, с пистолями, и сел в торце стола напротив купца Провоторова.