Владимир Дегтярев - Коварный камень изумруд

— Перекрестись, что Провоторов пытал Евмения самолично!

Егоров пожал плечами и перекрестился.

— Ну, теперь куда скажешь — пойду, чего скажешь — сделаю! — Требень перекрестился вослед за Егоровым. — Евмений-то был мне родным отцом, а Найва, которую снасильничал Колька Шпора, была мне родной сестрой. А мать наша — эвенкийка... По моей роже видно, чья кровь во мне бродит... А про золото я всегда думал, что отец врёт. Шутит. Он такой был, отец мой, всё с шуточками ходил...

Вождь племени Мань Я Гир, которому отдавали золотой скелетик, старался отворачивать от русских испаханное оспой уродливое лицо. Другие же охотники закрывали лица личинами. У кого на рожах привязаны личины, смастерённые из куска коры, а у кого и древние, литые из бронзы. А были совсем уж древние, медные, выколоткой сотворённые из меди. Вот те видом своим могли нагнать страха. Не лики людей представляли те личины, а неведомых чудовищ... Только вот теперь уже не чудовища несли страх. Страх несла болезнь оспа.

Вот страна Сиберия! Сколько в тебе тайн и загадок! Откуда здесь оспа? Здесь даже не чихают!

— Оспу русские занесли, — сказал Требень. — И много чего лишнего занесли — они же.

Он недолго говорил с вождём. Слова иноверческие быстро пролетели между Требнем и вождём туда-назад, вождь передал ближнему к нему охотнику мешок с золотым скелетиком, дал отмашку — идти.

Два раза Егорову послышалось слово «Кеуль».

— Встретимся с ними на стоянке Кеуль, — перевёл Требень Егорову. — Через десять дён.

Он чего-то хотел добавить, да не сказал. Охотники из племени Мань Я Гир по одному скрывались за деревьями. Вот и скрылись. Филимон Одноглазый понукнул лошадь, перекрестился, матерно обложил «инородческую шваль» и грубо проорал Егорову и Требню:

— Поехали, поехали, чего топтаться?

Филимон один ехал на передней телеге. Ехавшие за ним на второй телеге двое варнаков не прятали под сено свои ружья, держали их на виду...

Егоров и Требень ехали последними, на третьей телеге. Егоров правил упряжечной парой коней.

— Придерживай, придерживай коней, купец! — громко, на всю тайгу, чтобы варнаки впереди слышали, велел Требень. — Стой! Тпру! Опять оглобля выпала — хомут расселся. Иди вяжи хомут!

Егорова затрясло. Чего ждал, так вот оно... Ведь хомут крепкий, оглобля сидит на месте. Чего... тут...

Кони встали. Две передние телеги с варнаками как двигались, так и не остановились, хотя в тайге один встанет, другие тоже не торопятся.

Вот две передние телеги повернули и скрылись за поворотом. Не стало их видать за деревьями.

— Эти трое, не знаешь, они с Провоторовым были у Евмения? — спросил Требень, не поворачивая головы к Егорову.

— Точно знаю, что Одноглазый был.

— Ну а бугры они шарпали?

— Сам, конечно, не видел, но люди говорили, что они шарпали.

— Теперь двигай.

Егоров догадался, что увидит за поворотом. Но не увидел ничего. Только лошадей и пустые телеги. Варнаков будто сдуло.

Такая простая жизнь Егорову стала нравиться. А что? Так и должно быть, как в Сибири, — согрешил, так и покаяться не успеешь.

— Вон она, Вана Вара. — Требень махнул рукой вперёд.

В тайге крепко шибало запахами осени, по ночам приходилось для костра валить наземь огромные сухостойные деревья. А всё равно утром просыпались от холода. Земля остывала, готовилась встретить зиму.

Они стояли на левом берегу Подкаменной Тунгуски. Напротив них, на том берегу, на крутояре, виднелась пара десятков чумов, разбросанных повдоль реки.

— К Евмению в избу идти надо по этому берегу, так что перетягиваться через реку в тот посёлок не станем, нельзя. — Требень оглянулся.

Полсотни эвенков стояли сзади, все при луках и при копьях, да при топорах.

Егоров старался не оглядываться.

Половина, если не больше того, эвенкийских воинов имела на лицах нехорошие струпья. Оспа!

— На ту сторону, в посёлок, нам идти нельзя, — повторил Требень. — Евмений, правда, ходил. Таскал туда железо в топорах да в ножах, жену себе там взял. То бишь моя мать оттуда родом была... Царство ей небесное.

— А чего-нибудь Евмений говорил? Рассказывал?

— Говорил что-то про непонятных богов, не христианских, а совсем древних. Да я молодой был, мне оно про богов разве интересно? Мне интересно тогда было взять отцово ружьё, да на медведя пойти. А боги там, Свет Божий, колокол да золото, так в этом мне интереса не имелось. Я считал тогда так, что всяких богов придумали старики. Чтобы молодых в узде держать. А меня разве в узде удержишь?

— А на медведя сходил? С отцовым ружьём?

— А то! Сходил и медведя завалил! Правда, Евмений мне потом всю задницу исполосовал ремнём за то ружьё. Что без спросу да в тринадцать лет ушёл с чужим ружьём в тайгу. Оно, вишь как, по закону: в тайгу ходят с четырнадцати лет, по обычаю, а ружьё тебе дают опосля женитьбы. Вот за нарушение закона и был я бит родным отцом так, что месяц на животе жил — пил, ел, спал...

— А потом что?

— А потом — раз ружья нет, тайком ходил я на хозяина тайги с рогатиной. Будет правильно сказать — с копьём. Вот такое копьё в наконечнике. И железное!

Требень показал наконечник копья чуть ли не в длину своей руки:

— Чуть не десяток медведей я тем копьем завалил, пока ружья от отца не удостоился...

Требень не договорил, снова перекрестился, замолк. С той стороны реки и много далее от посёлка вдруг загудело. Низко-низко загудело, будто огромный колокол набирал силу ударов языка об «юбку». Речка Вана Вара, что текла оттуда, где гудело, внезапно засветилась чутка синим светом. Так светит стекло ночью, если за ним зажечь свечу. Свет в реке имел колебание, будто отрывками плыл под водой.

— Вот, сам слышишь и видишь, что будто некие боги сигнал подают. Не нам, это они эвенкам сигнал подают...

Сзади им крикнули эвенки. Они уходили в тайгу, а один, вроде вождя, махал им — идите, куда хотели, идите, одобрено ваше хождение.

Гудение прекратилось, свет в реке погас.

— Что это было? — спросил одеревеневший от непонятно гула и речного света Егоров.

— Отец мне говорил, будто там, в полста верстах, по той светлой реке, стоит древняя гора с дыркой наверху...

— Вулкан?

— Я этого слова не знаю, я вулкан не видел... А внутри того, что ты сказал, есть вроде железный дом, где живут боги. Эвенки туда мясо увозят, рыбу... Иногда непорченых дочерей. Потом получают дочерей с приплодом... Эвенкам от того радость. Кровь у приплода больно сильная. Вот, на меня глянь. Бабка моя, так говорят, побывала там, у богов... Хошь, я сейчас коня подыму выше головы и ещё похохочу?

Огромная фигура Требня доказывала, что про коня правда его.

— Не надо коня. Лучше так постоим, может, ещё чудо какое случится. Интересно же!