Владимир Дегтярев - Коварный камень изумруд

Пошли. Через половину версты поднялись в город да не в город, а так, в кучу разноэтажных домов, стоящих без порядка. Один дом оказался постоялым двором. Правда, Иоська называл его очень смешно — отель, ну да ладно. Иоська записал в журнал, что приехал месяц пожить купец Егоров Александр, записал имя и фамилию англицкими буквами, а потом и заплатил хозяину этой дыры двадцать четыре серебряные монеты с названием «доллар».

— Такой деньги нет! — прошипел Егоров, когда хозяин ночлежки начал орать: «Доллар, доллар!»

— А! Здесь так называют голландский талер. — Иоська Гольц прихватил Егорова за рукав. — Плати! И пошли в твою комнату. Потом сходим, поедим и пойдём искать новый банк. А там нас станет ждать купец Провоторов.

Так и сделали. Поели и банк нашли. Над входом висело огромное название банка: «Свобода Банк».

А в банке нашли и купчину Провоторова.

— Егоров Александр Дмитрии! — торжественно прокричал Провоторов, — вот теперь это твой банк, а в ём лежит твой жир! В тайне и при полной сохранности!

— Бумагу об том покажи, Илья Никифорыч, — попросил Егоров, а сам уже сильно жалел, что не взял с собой из гостиницы пистолеты.

Бумага нашлась тотчас, её принес толстый, благодушный банковский мужик, с лицом красным, бандитским. Но на англицком языке составлена та бумага. Егоров бумагу глядел, глядел, но обнаружил свою фамилию, написанную латиницей, и фамилию «Провоторов» тоже нашёл. Против купцовской фамилии стояла непонятная роспись. Егоров поднял глаза на Илью Никифорыча, а краснорожий банковец уже тянул к Егорову гусиное перо, макнутое в чернила.

— Вот и тебя просят поставить роспись, ставь вот здесь! — Провоторов хлопнул Егорова по плечу. — Сие значит, что ты согласный здесь хранить свой жир.

Егоров перо взять не спешил. Спросил краснорожего:

— А забрать своё золото я когда смогу?

Вокруг Егорова и Провоторова тотчас забурокотела англицкая речь. Сильно горячился Иоська Гольц, однако совсем спокойным был краснорожий банковец. Да и прибежавшие на громкую речь пара молодых банковцев тоже не кипятилась.

Потом Иоська перевёл:

— Забирать золото пока нельзя. Будешь пока получать по сто долларов в месяц. На прожитье. Вот по этой книжке с чеками. Напишешь в чеке сумму в сто долларов, поставишь подпись, только точно такую же, какую просят тебя поставить на банковском договоре, рядом с подписью Ильи Никифорыча. Потом получишь деньги, сто долларов. Это здесь деньги большие. А золото твоё пока завесят особые люди из Вашингтона, из здешней столицы, да пока ещё проштампуют. Это, брат, год будет двигаться, такая здесь процедура признания нашим государством твоей собственности на золото.

Слово «процедура» Егоров не понял, но уже сообразил, если звучит «дура», значит, его обманывают. Не понимал лишь — как. Но обманывают. Ладно...

Егоров взял гусиное перо, поставил свою фельдъегерскую подпись, этому его специально и долго учили, потом взял чековую книжку, открыл и там, где на листе проведены две черты, написал по-русски: «Сто долларов» и опять расписался.

Удивился, но вида не показал, когда ему тотчас выдали пять монет, тяжёлых, серебряных. На монетах с женским профилем имелось выбитое число «двадцать». Что же, поверим, что двадцать. Егоров упрятал монеты в карман азяма и повернулся к Илье Никифорычу:

— Теперь куда пойдём?

— Ты, Ляксандра Дмитрич, иди куда хошь. У меня здесь свои дела. И дел у меня много. С тобой пока станет ходить вот он, Иоська Гольц. Его слушайся. Через месяц здесь же встретимся и подробно всё оговорим. Иди, иди, ты теперь здесь человек богатый, иди...

Тот купец, что долго жил в России, и что знавал графа Толстого-Американца, и к которому Егоров да Иоська Гольц пришли, как было указано, следующим утром, в дом их не пустил. Вышел на крыльцо, прищурился, оглядел большую фигуру Егорова и сказал, драконя русские слова:

— Будешь грюзить тюки. Пять долларе в неделью.

Иоська Гольц, сволочь, заулыбался, закивал.

Егоров съездил ему по шее, а купцу, или кто он был, рявкнул в рожу:

— Грузи сам свои тюки! С кем говоришь, собака?

Иоська Гольц тут же перепугался, потянул Егорова от купцова дома. Тот орал им вослед русские неприличности, да орал совсем не то, что надо бы орать. Подзабыл купец в Америках, как орутся русские непотребства.

А через месяц, когда Егоров пришёл в городской банк, чтобы снова получить обязательные сто долларов, краснорожий банковец оттолкнул его чековую книжку и буркнул:

— Аллее!

Это слово Егоров понял. Немецкое это слово и означает, что — всё. Денег не будет.

— А купец Илья Никифорыч Провоторов из Америки отбыл в Россию, — сообщил внезапно появившийся сзади Иоська Гольц. — Неделю назад отбыл. Я же говорил, что надо бы тебе согласиться тюки таскать. Здесь, брат, Америка. Здесь от работы не отлынивают.

Егоров развернулся и врезал Иоське в рожу. Тот так и покатился по каменному полу банка. И с Егоровым больше не ходил. Исчез.

Поболе семи лет бывший российский поручик Егоров таскал тюки и прочие тягости на пристани. И жил там же, в грязном портовом бараке вместе с разным людом. За это время не только что образование грузчика поимеешь, а язык американский выучишь. Егоров выучил...

И так хорошо выучил, что к осени тысяча восемьсот пятого года, когда в России уже правил не император Павел Первый, а его сын Александр Первый, а во Франции — уже более года как образовался свой император Наполеон Первый, да тогда же в Европе началась большая война, Егоров договорился с капитаном тяжёлого и старого голландского грузовоза, что тот возьмёт его палубным матросом на свой корабль и довезёт до Голландии. А из Голландии до русской столицы — рукой подать. Там она будто за углом. А в России можно принести покаянное заявление на милость нового императора. Да к тому заявлению о вынужденном побеге в Америку приложить свидетельства своих сослуживцев насчёт угрозы сержанта Малозёмова... Ну, может, и бумаги от города Нового Йорка, что он работал грузчиком и законов не нарушал. Конечно, от гвардии его отставят, но он согласен пойти на войну, которую, по слухам, русские да австрияки ведут с императором Наполеоном. И согласен даже пойти в звании простого поручика от армейской кавалерии. А там, среди пуль и ядер, всё остальное зависит от тебя. Может, погибнешь в первом же бою, а может, станешь генералом!

Отплывать голландец собирался по ранешнему утру тридцатого сентября одна тысяча восемьсот пятого года.

А накануне вечером, в том доме, где ночевали, пили, дрались и горевали две сотни портовых грузчиков, вдруг объявился Иоська Гольц.