Владимир Дегтярев - Коварный камень изумруд

— На каторге столько не живут, бодлива мать! — по-русски крикнул судье Александр Егоров. Судья швырнул в него молотком.

Иоська Гольц покачал головой, потёр руки, сладостно сказал: «Есть!» — повернулся и пошёл к выходу. Два здоровяка, судебных пристава, заломили Егорову руки и поволокли тоже на выход.

Но в другую дверь...

Сегодня утром, 1 ноября 1810 года, на острове, каторжанина Егорова Александра Дмитриевича охранники выдернули из строя, прямо с развода на работу толкнули в караульный бот, и через половину часа бот причалил к пристани города Нью-Йорка.

Под ноги Егорова, на гнилые доски причала капитан бота швырнул серебряную монету в пять долларов, что означало «город от тебя свободен, и ты городу тоже не должен»... Свободен...

А на пассажирской пристани стоял Иоська Гольц, прятался за двумя рослыми «пинкертонами». Поглядел Иоська, как Егоров поднимается в улицы Нью-Йорка и буркнул в широкие спины соглядатаев:

— Господином Зильберманом велено следить за ним прямо и нагло. Днём и ночью...

Александр Дмитриевич шёл от пристани в старый, ещё голландский город, шёл не по бездумности отпетого каторжанина, а с умыслом. Где-то здесь начиналась старая индийская тропа на город Бостон. Так вот, в начале той тропы стояли уже англицкие дома, вперемешку с домами голландскими. Англы голландцев давно с острова выперли, и дома в центре заселили англичане, а по окраинам поселились ирландцы. Что значит — почти русские... И где-то здесь должен занимать первый этаж жилого дома придорожный трактир тоже бывшего каторжанина О'Вейзи. Его каторжный срок закончился год назад. О'Вейзи... О'Вейзи... Наверное, это будет имя «Вася», если говорить по-русски?..

Трактир, а по-здешнему будет «бар», Егоров всё же увидел. И английская надпись над входом имелась та, что он искал: «У индейской тропы». За десять лет в чужой стране и писать и читать научишься. А говорить станешь, будто здесь и родился. Если жить захочешь.

Егоров толкнул дверь, она не поддалась, значит, надо по-русски тянуть на себя. Потянул, дверь отворилась. Так оно и есть, русский, значит, всё же ирландец О'Вейзи. Ведь это совсем по-нашему мудрость прописана: «В кабаке дверь открывается наружу, а душа у человека открывается внутрь».

Внутри бара с утра ещё стыла темноватость. От длинной стойки, что перегораживала зал, из глубины заведения, донеслось:

— Рано ходишь! Не подаём рано! Заворачивай!

— Здорово, «Бык красный», — сказал туда, в сторону стойки, Егоров и огляделся.

Хозяина бара «У индейской тропы» дразнили Красным Быком на каторжных работах, на том острове.

Здоровенный, не ниже Егорова, ирландец Вася перескочил через стойку, притянул к себе Егорова, да так сжал, что аж хрустнуло.

— Курицу мне жареную, ломоть пшеничного хлеба, да вина бы... испанского, — прохрипел Егоров, — да ещё бы ты меня отпустил, Вася, а то задохнусь!

О'Вейзи отпустил Егорова и снова перемахнул через стойку бара, загремел на кухне, там, где стояла огромная голландская печь с раскрытым зевом, будто огромная лягуша раззявила рот...

Егоров не утерпел. Перегнулся через широкую стойку бара, дотянулся до бутылки с вином, что стояла в ряду одинаковых бутылок, хряснул кулаком по донышку. Пробка не вылетела, а выползла, осталось её зацепить зубами и пить. Егоров зацепил пробку зубами, выплюнул на пол и стал пить...

Перед ним на стойку О'Вейзи грохнул широкую оловянную тарелку с разогретой на печном жару курицей. Стал огромным тесаком нарезать хорошо пахнущие ломти свежего, белого хлеба. Треснул о стойку корзиной со спелыми яблоками. Егоров нежно промычал, жадно жуя курицу...

На острове, где они кайлали гранит, вырубая котлованы под фундаменты будущих дворцов, каторжан кормили буйволятиной и кукурузным хлебом. Правда, той жратвы давали от пуза. И в любое время можно было взять сколько угодно соли, а огромные луковицы лежали в ящиках — бери, лопай лук как яблоки, если хочешь... Это было хорошо. Плохо было то, что почти одни чернокожие негры попадали на каторгу. И здесь им была уже полная воля. На восемь сотен каторжан приходи лось шесть сотен негров. Две сотни белых людей, по мнению негров, обязаны были работать, а негры желали только есть. Если бы не охрана с ружьями через каждые сто шагов, а охрана была из испанцев, ирландцев и немцев, то белых каторжан негры укокошили бы за одну ночь.

Они, белокожие, и спали в отдельном бараке при котловане, за каменной оградой, каковую сами и сложили. Правда, охранники стреляли негров как скотов. Стреляли за то, что перестал кайлать, за то, что очень близко подошёл к белокожему каторжанину, за то, что без позволения справил нужду. Мало ли чего противоправного позволял себе чёрный человек. За что его обязательно стреляли.

Вася, который О'Вейзи, тоже приложился к бутылке с вином. Потом мечтательно сказал:

— Саня! А помнишь, как ты того чёрного...

— А чтобы не лез к хорошим людям! — отозвался Егоров и сунул в рот последнюю куриную кость с жирным мягким мясом.

Тогда, два года назад, на острове, когда принесли раздавать обеденную еду, один из давних охранников кинул в карьер с высокого бруствера большую и, главное, целую сигару. О'Вейзи, большой курильщик, тотчас за той сигарой и кинулся. Но охранник, то ли с похмелья, то ли от скуки, не докинул сигару до белой группы каторжан. Она упала посередине, между чёрными и белыми. Здоровенный нигер по кличке Зуб, бессрочный каторжник, зарезавший в Денвере шестерых белых фермеров, всю семью, первый кинулся за сигарой. А ведь охранник крикнул:

— Для Красного Быка!

А чёрный Зуб всё равно кинулся за сигарой. Красный Бык, О'Вейзи, первый ухватил сигару, но негр, сволочь, держал в кулаке большой камень. Тем камнем Зуб сразу завалил Красного Быка и схватил сигару. Ладно бы схватил и кинулся в чёрную кучу чёрных каторжан от прицельного выстрела охранника. Так нет. Нигер решил добить уваленного в беспамятство ирландца. Охрана стала палить в воздух, в негра никто не палил, боялись задеть Красного Быка.

Егоров привычно ухватил кайло как топор, и как топор то кайло метнул в негра. Зуб ещё успел выпрямиться, ухватиться за ручку кайла, торчавшего в толстой шее, но упал и засучил босыми ногами. Егоров же умудрился под дикий вой негров выволочь за камни недвижного, но живого Красного Быка...

Егорову тогда охранники дали аж три сигары. Но он на дух не терпел табака, и сигары достались всем белым и курящим...

— Саша, — сказал О'Вейзи, — ты пока станешь жить у меня в баре. Тут тёплая каморка есть. Питать себя станешь здесь. А если заглянет мой компаньон, который есть совладелец бара, скажу ему, что я нанял тебя на всякие тяжёлые работы.